Живым остался только сын Перикла и Аспазии, носивший имя отца. Но он незаконнорожденный и даже не имеет афинского гражданства, ибо двадцать лет назад по инициативе самого Перикла приняли закон, по которому полноправным гражданином считался только тот, у кого и мать, и отец были афинянами. Потребовался специальный указ, давший сыну Перикла афинское гражданство и право на наследование имущества отца.
Великий политик утратил не только семейное счастье. К закату клонилась его политическая звезда. Народ гневался, он считал стратегию Перикла ошибочной, винил во всех несчастьях. Люди говорили: «Если бы не страшная скученность, эпидемия не привела бы к таким жертвам. Из страха перед потерями мы уклоняемся от битвы. Но даже в самом кровавом сражении не погибло бы столько народу, сколько мы ежедневно теряем от проклятой заразы».
Как ни просил Перикл, было принято решение послать в Спарту посольство с предложением мира. Оно вернулось ни с чем. Вскоре после этого Перикла лишают поста, ему предъявляют обвинение в финансовых нарушениях, якобы имевших место во время его многолетнего пребывания в должности стратега. Суд приговаривает бывшего кумира народных масс к выплате весьма значительной суммы. Несколько месяцев спустя, когда волна возмущения спала, Перикла снова избирают в коллегию стратегов, однако былого авторитета он уже не приобрел: был скорее пассивным наблюдателем того, что происходило на театре военных действий.
Потидея сдалась зимой 430/429 г. до н. э. Она могла бы обороняться и дольше, если бы не страшный голод: в городе отмечались даже случаи людоедства. Условия капитуляции были суровыми: все жители должны покинуть родину. Мужчины могли взять только по одному комплекту одежды, женщины — по два платья. Было также определено, сколько денег они могут унести с собой. Изгнанники рассеялись по окрестным поселениям, а город заняли афинские колонисты. Осада Потидеи стоила Афинам многих тысяч людских жизней и двух тысяч талантов. Поэтому народ считал, что к потидейцам отнеслись слишком мягко: их всех следовало бы продать в рабство.
Лето 429 г. прошло для Аттики спокойно. Спартанцы, видимо, опасались все еще вспыхивавшей там время от времени эпидемии. Царь Архидам довел свои войска только до Платей. В то время здесь находилось всего четыреста граждан, восемьдесят афинских воинов да сто женщин, готовивших им еду. Зато город был хорошо укреплен. Почти три месяца многотысячная пелопонесская армия, получившая к тому же подкрепление от фиванцев, пыталась взять его. Не помогли огромный земляной вал, осадные машины и даже устроенный в городе сильный пожар. В сентябре большая часть пелопоннесцев ушла, оставив лишь отряд, необходимый для изоляции Платей от внешнего мира.
Последние слова Перикла
В эту осень Перикл заболел. Он стал одной из последних жертв уже угасавшей эпидемии. Организм пожилого человека не мог справиться с болезнью, протекавшей относительно легко. Аспазия не отказывалась ни от одного из средств, которое могло бы принести спасение: на шею больного она повесила амулет. С беспомощной улыбкой Перикл показал его посетителям. Очевидно, наступили последние минуты жизни вождя, который лежал совершенно обессиленный, временами как бы теряя сознание. Поэтому собравшиеся у его изголовья разговаривали тихо, но не стесняясь, в полной уверенности, что он ничего не слышит. Их речи соответствовали важности момента: «Какой великий человек нас покидает! Дела его пребудут в веках. Он сделал Афины первой державой Эллады, укрепил народовластие, украсил город прекрасными зданиями, одержал множество побед на суше и на море».
Они говорили очень долго, все возвышеннее и жалобней. Казалось, то был первый акт церемонии, которая через несколько дней пройдет на кладбище за Дипилонкими воротами.
А он? Он слушал и взвешивал каждое слово, которое будет сказано над его могилой. Подсчитывались одержанные победы и построенные здания, но сам он, прекрасный оратор, многих проводивший от имени государства в последний путь, все больше понимал, что подобные речи никого не взволнуют — они напыщенны и пусты. Ах, если бы найти хоть одно слово, которое поразит слушателей прямо в сердце!
Жизнь уходила, все медленнее текла река воспоминаний, а мгла смерти пугала страшным холодом и постепенно заволакивала сознание. Сможет ли Перикл, до того, как наступит вечная ночь, найти ту мысль, которую он так упорно ищет, для придания блеска погребальной речи на его собственных похоронах, мысль одновременно простую и поэтичную? В какое-то мгновение веки больного приоткрылись, губы начали беззвучно шевелиться.