Однако Перикл, как и все эллины, обожал распутывание сложных теоретических проблем. Его старший сын высмеивал отцовскую страсть к диалектике и диспутам, рассказывая по всему городу: «Отец может весь день рассуждать с философами о какой-нибудь ерунде. Однажды, например, во время занятий молодежи в гимнасии кто-то случайно убил своего приятеля копьем. Так вот, мой отец со своими мудрецами без конца рассуждал о том, кто является действительным виновником несчастья и кого надо наказать: бросившего копье, наставников или же копье».
Проект Гипподама был очень заманчивым, но только в качестве предмета дискуссии. Вероятно, Перикл резко критиковал архитектора, ибо его идеальные государство и общество очень уж напоминали страну, с которой афинянин столько лет вел упорную борьбу, — Спарту. Там тоже были три категории жителей: воины, ремесленники, земледельцы, или спартиаты, периэки и илоты. Но правили только воины, угнетая два остальных класса. Даже если не обращать внимания на это сходство, то все равно в проекте Гипподама было много слабых пунктов. Позднее их точно подметил Аристотель, но наверняка видел уже Перикл.
Ремесленники, земледельцы и воины должны были обладать равными гражданскими правами. Но если земледельцы не будут иметь оружия, а ремесленники — ни земли, ни оружия, то очень скоро представители двух этих классов превратились бы в рабов тех, кто вооружен. Все важнейшие должности тоже достанутся воинам. А коль скоро остальные классы не будут на равных участвовать в управлении, то нельзя быть уверенным в их преданности своему государству.
Далее. Класс воинов должен быть не только хорошо вооруженным, но и многочисленным, таким, как два остальных вместе взятых. В таком случае нет необходимости, чтобы те делили с воинами власть. По Гипподаму, воины должны пользоваться государственной землей. Но возникает вопрос: кто будет ее обрабатывать? Бели сами воины, то чем они, собственно, будут отличаться от земледельцев? Разве только тем, что последние, имея землю на правах собственности, находились бы в несравненно лучшем положении. А если крестьян заставят обрабатывать и свою собственную землю, и государственную, для воинов, то, во-первых, неизвестно, справятся ли они с работой и хватит ли ее плодов для двух семейств, а во-вторых, сразу возникает простой вопрос: зачем же делить землю на частную и государственную? Не лучше ли всю ее отдать земледельцам, чтобы они и сами с нее кормились, и уступали часть урожая воинам? Можно, конечно, предположить, что государственную землю будут обрабатывать какие-то другие люди, не воины и не крестьяне, сидящие на своих наделах, но в таком случае это был бы уже четвертый класс, не имеющий никаких прав и остающийся вне сообщества граждан.
Так же сурово Аристотель осудил Гипподамову систему правосудия, закончив весь этот раздел рассуждениями о том, что вообще не надо менять законы и государственное устройство: «Может показаться, что изменение лучше. И правда, оно полезно в других областях знания, например в медицине, когда она развивается вперед сравнительно с тем, какою она была у предков, также в гимнастике и вообще во всех искусствах и науках. Так, как и политику следует относить к их числу, то, очевидно, и в ней дело обстоит таким же образом. Сама действительность, можно сказать, служит подтверждением этого положения: ведь старинные законы были чрезвычайно несложны и напоминали варварские законодательства.
В первобытные времена греки ходили вооруженные, покупали себе друг у друга жен. Сохраняющиеся кое-где старинные законоположения отличаются вообще большой наивностью. Таков, например, закон относительно убийств в Киме: если обвинитель представит известное число свидетелей из среды своих родственников, подтверждающих факт убийства, то обвиняемый тем самым признается в убийстве. Вообще же все люди стремятся не к тому, что освящено преданием, а к тому, что является благом. Отсюда ясно, что некоторые законы иногда следует изменять.