Соглашаясь на избрание Софокла, Перикл, очевидно, рассуждал следующим образом. В предыдущем году поэт входил в состав коллегии десяти надзирателей за союзной казной. Тогда он вел себя весьма лояльно по отношению к правящей партии. Став стратегом, он вряд ли поступит иначе. Административный год пройдет тихо и мирно, не возникнет даже необходимости на деле проверить полководческие способности Софокла. К тому же во всех важнейших вопросах решающим будет мнение большинства, поддерживающего своего вождя. Кто мог подумать во время выборов 442 г. до н. э., что вскоре вспыхнет тяжелая война и поэту будет доверена важная военная миссия?
Итак, Перикл напряженно ожидал, кто же явится первым: корабли союзников под командованием Софокла или флот самосцев. Именно в этот момент поэт упражнялся в военных хитростях за гостеприимным столом на Хиосе. Ион смотрел на его шалости с дружеской снисходительностью и с тех пор часто повторял: «Как собеседник во время застолья Софокл просто незаменим: симпатичный, веселый, остроумный».
Но тут же признавал: «И все-таки Перикл прав. Как политик Софокл действительно не. отличается ни быстротой, ни энергией. Поступает как честный, но самый обычный афинянин».
Удивительно слышать оценку, данную Периклом Софоклу в устах Иона, ибо хиосский поэт не выносил вождя афинских демократов и никогда не скрывал этого. Он считал его самоуверенным гордецом, презирающим всех окружающих. Но Иона раздражало не только поведение Перикла, которое можно было бы оценивать по-разному. У него были и другие, более глубокие причины для антипатии. Прежде всего Ион не любил афинскую демократию и вообще демократов — и не только потому, что сам был аристократом. Его родной остров Хиос — могущественный и богатый край — входил в Морской союз, однако Хиос всегда стремился жить по своим законам. В то время как афинские демократы хотели полностью подчинить себе государства союза, олигархи, казалось, выступали за более мягкие формы власти. Так во всяком случае гласила молва, усиленно распространяемая олигархами, которые таким путем стремились усилить свое влияние в союзных городах. Однако если кто-то и связывал свои надежды с олигархами, он глубоко ошибался. Слишком уж быстро все забыли, как вождь олигархов Кимон жестоко подавлял все попытки выйти из союза, например восстание на острове Фасос. Если бы олигархи снова пришли к власти, то они проводили бы по отношению к подчиненным государствам такую же твердую линию, как и их предшественники.
Другое дело, что Кимон — человек открытый и доступный — везде приобретал себе друзей и имел их среди союзников великое множество. Ион сохранил в своей благодарной памяти прекрасный образ сына Мильтиада, прославлял его везде, где только мог. «Военная хитрость» Софокла за столом у Гермесилая напомнила Иону другой пир, состоявшийся примерно 30 годами ранее, и рассказ о другой военной хитрости. Описание тех событий он тоже включил в свои воспоминания.
«Однажды, будучи совсем молодым человеком, я приехал с Хиоса в Афины. Меня пригласил в свой дом Лаомедопт. На пир явился и Кимон. Сначала мы принесли жертвы богам, а потом кто-то попросил Кимона спеть. Тот согласился и запел весьма приятным голосом. Все начали его хвалить:
— Насколько же ты выше Фемистокла. Он открыто говорит, что не учился ни музыке, ни пению и умеет только одно: делать наше государство великим и богатым. Ты же умеешь и то, и другое: и веселиться, и побеждать.
После этого завязалась беседа о деяниях Кимона. И тут он сам вмешался в разговор:
— Хотите знать, что я считаю самой удачной военной хитростью? Так вот, не так давно при поддержке наших союзников мы захватили два города у проливов, ведущих в Черное море. Большие персидские гарнизоны попали к нам в плен. Союзники обратились ко мне с просьбой разделить добычу. Я приказал отдельно разложить одежды и оружие пленников, а их самих поставить рядом. Послышались жалобы, что дележ будет неравным. Тогда я сказал союзникам:
— Сами выбирайте, что хотите. Мы, афиняне, удовлетворимся оставшимся.
А они в ответ:
— Ясное дело, берем одежды и оружие персов!
И еще радовались, как я хорошо все поделил. Ведь им достались золотые наплечники, цепочки, оружие, роскошные одежды, а нам — полуголые пленники, слишком изнеженные, чтобы использовать их на какой-нибудь работе. Прошло некоторое время — и к нам из разных концов Азии стали приезжать друзья и родственники наших пленников. Выкупали их за бешеные деньги. Заработанных денег хватило на содержание флота в течение четырех месяцев и еще осталось на то, чтобы немалую сумму внести в государственную казну»[45].