Еще мальчиком Перикл учил элегию, в которой Солон делил жизнь человека на следующие периоды: «Мальчик, глупый несмышленыш, теряет молочные зубы в семь лет. Если же боги позволят ему еще семилетье прожить — явит он в теле своем зрелости след. В третьей семерке лет — развиваются члены прекрасны, а брадою покрыто лицо. Ну а в четвертой — юноша крепостью тела отважен, то добродетель бойца. В пятой семерке — уж надо о браке подумать и о потомстве. В шестой семерке — разум людской созревает, он верховодит действом любым и поступком. Ну а семерки седьмая-восьмая — речь укрепляют и мысль человека. Он еще крепкий бывает в семерке девятой, но уж слабеть начинает мудрость, а язык красноречие теряет. Если же боги позволят дожить до семерки десятой — к смерти готовиться самое время настало»[50].
До сих пор жизнь Перикла точно распределялась по семилетним отрезкам. В брак он вступил в пятой семерке лет, уже перейдя тридцатилетний рубеж. Приблизительно тогда же стал принимать все более активное участие в политической жизни, а после смерти Кимона руководил государством в течение двух самых лучших семерок лет своей жизни (седьмой и восьмой). Теперь он вступил в девятую семерку, когда «слабеть начинает мудрость, а язык красноречье теряет». Однажды в разговоре двадцатилетний Алкивиад, близкий родственник и недисциплинированный воспитанник, откровенно сказал об этом Периклу. Юноша спросил великого государственного мужа:
— Скажи, Перикл, ты можешь объяснить мне, что такое право?
— Конечно могу, — излишне самоуверенно, как потом оказалось, ответил тот.
— Заклинаю тебя богами, объясни же мне наконец, что же это такое. Когда я слышу, что какого-то человека называют справедливым, мне в голову сразу приходи мысль: тот, кто не знает, что такое право, конечно, никогда бы не заслужил такой похвалы.
— Вопрос твой вовсе не труден. Знай же: правом мы называем то, что постановило и приказало записать народное собрание. Оно же указывает, что надо делать, а чего избегать.
— А как велит поступать народ в собрании: плохо или хорошо?
— Ну конечно же хорошо, сын мой! Никому не позволено делать плохо.
— А если это будет не народ, а, скажем, группа лиц, как случается при олигархическом строе. Ну, например, несколько правителей собрались и постановили, что делать надо то-то и то-то. Как мы назовем такой закон?
— Все, что правительство государства постановило и объявило, является правом.
— Даже если тиран, владеющий каким-нибудь государством, будет приказывать гражданам, это тоже станет правом?
— Да, все, что прикажет находящийся у власти тиран, тоже является правом.
— Но скажи мне, Перикл, что же в таком случае насилие и бесправие? Мне кажется, это когда сильный подчиняет слабого не путем убеждения, а с помощью насилия.
— Да, и я так думаю.
— Значит, если тиран объявляет какой-нибудь закон и заставляет, а не убеждает граждан его выполнять, — это и есть бесправие?
— Согласен с тобой. Я был неправ, когда утверждал, что правом является все, что постановил тиран, даже против воли сограждан.
— А не назовем ли мы насилием решение, принятое меньшинством вопреки воле и убеждениям большинства?
— И с этим я не могу не согласиться. Если кто-то принуждает других поступать вопреки убеждениям, то такой поступок мы назовем насилием независимо от того, облечен ли он в форму закона или нет.
— Иными словами, Перикл, то, что народ постановил в отношении людей богатых, является насилием, а не правом, если их предварительно пе убедили в справедливости таких действий?
— Да, ты прав, Алкивиад!
И, помолчав немного, Перикл с едва заметным высокомерием добавил:
— Когда я был в твоем возрасте, Алкивиад, меня очень забавляли такие споры. Я всегда брал в них верх, ибо много учился и размышлял, совсем как ты теперь.
Алкивиад не остался в долгу:
— Ах, как жаль, что я не застал того времени, когда ты побеждал на диспутах[51].
Последние слова как раз и означали: «слабеть начинает мудрость, а язык красноречье теряет».
Битва, предшествовавшая войне
Народное собрание постановило заключить с Керкирой оборонительный союз, или, как его называли в Элладе, «эпимахию». В первых числах августа 433 г. до н. э. в Ионическое море отправилась эскадра из десяти кораблей. На них находились целых три стратега; одним из них был сын великого Кимона Лакедемоний. Вожди получили точную инструкцию: ни при каких условиях не вступать в битву с коринфянами, если только они первыми не атакуют керкирян или не высадят десант на их земле. Вот поэтому-то эскадрой и командовали сразу три человека. Они должны были следить друг за другом и не допустить необдуманных действий. Для выплаты гребцам и воинам жалованья из сокровищницы богини Афины выдали двадцать шесть талантов — весьма значительную сумму. Казначеи распорядились выбить на мраморной плите специальный текст: кто и с какой целью получил деньги. Плиту установили на Акрополе среди других документов подобного рода, она сохранилась до наших дней.