— Сократ, ты живым и невредимым вышел из этой битвы?
Дело в том, что незадолго до моего отъезда под Потидеей произошла битва. В Афинах об этом узнали только сейчас.
— Как видишь, — ответил я.
А он:
— Здесь говорят, что битва была очень кровавой. И кажется, погибло много известных мужей?
— Да, это правда.
— Ты участвовал в битве?
— Конечно!
— Тогда сядь и расскажи нам все по порядку, потому что мы не знаем всех подробностей.
После этого Херефонт предложил мне присесть рядом с Критием, сыном Каллесхра. Я сел, поздоровался с ним и со всеми остальными и стал рассказывать новости нашего военного лагеря, все, о чем они меня спрашивали[52].
Сократ мог бы многое порассказать. Битва была тяжелой. Она произошла летом 432 г. под самыми стенами Потидеи. Победа досталась афинянам нелегко: коринфские добровольцы заставили одно крыло их поиска отступить далеко назад. Однако сами потидейцы держались хуже и быстро отступили в город. В сражении пало около трехсот потидейцев и сто пятьдесят афинян, среди них один стратег.
На государственном кладбище за Дипилонскими воротами появилась новая братская могила. Ее украшала мраморная плита, верхняя часть которой представляла сцену битвы. Ниже были выбиты имена ста пятидесяти погибших и их поэтическое восхваление, часть которого можно прочитать и сегодня: «Эфир их души принял, тела же — земля. Пали у врат Потидеи. Одних из их врагов скрыла гробовая доска, а других спасли стены. Наш город и весь народ Эрехфея оплакивают этих мужей, детей Афин, павших в первых шеренгах бойцов. На одну чашу весов положили они свою жизнь, а на другую — славу и мужество и выбрали последнее, прославив отчизну свою»[53].
Мегарянин продает своих дочерей
Герои проливали кровь на чужой земле и отдавали свою молодую жизнь во славу родины, а тем временем политики обдумывали новые ходы в игре, которую уже нельзя было остановить. До сих пор обе стороны старательно избегали прямого столкновения. Оскорбленный керкирскими событиями Коринф тем не менее послал в Потидею не войско, а всего лишь добровольцев. Теперь его представители могли спокойно заявить: «Мы войну не ведем, но не можем чинить препятствий нашим гражданам, стремящимся прийти на помощь жертве афинской алчности». Поэтому-то и Перикл выбрал в качестве объекта для ответного удара не Коринф, а более слабый и в то же время связанный с ним город. Он. выступил перед народным собранием с резкими нападками на мегарян. Вождь напомнил согражданам о всех «прегрешениях» этих соседей Аттики: «Пятнадцать лет назад они предательски нарушили союзный договор и уничтожили наши гарнизоны, связались с Коринфом и Спартой. Восемь лет назад, во время войны с Самосом, их колония Византий подняла бунт и хотела выйти из Морского союза. А год назад Мегара предоставила Коринфу помощь во время похода против Керкиры. Все это мы великодушно стерпели и простили. Но теперь мегаряне ведут себя провокационно. Они принимают наших беглых рабов, захватили некоторые пограничные земли. Наконец — и этого мы недолжны им прощать, если не хотим навлечь на себя гнев бессмертных богов, — они совершили святотатство: распахали священную землю, собственность храма богини Деметры в Элевсине».
По предложению Перикла народное собрание приняло постановление о наказании святотатцев. В нем говорилось, что отныне корабли Мегары не могут пользоваться портами, находящимися под властью Афин. На аттической земле запрещается продавать мегарские товары. В случае обнаружения они будут конфискованы.
Такие действия грозили Мегаре голодом и экономической смертью. Это была маленькая и убогая страна. Зерно она доставляла при посредничестве своей колонии Византия из Причерноморья, что теперь стало невозможно, поскольку все порты находились в руках афинян. Не менее грозным явился запрет продажи мегарских изделий в Аттике. Речь прежде всего шла о шерстяных тканях и овощах — единственных товарах, которые мегарцы вывозили в больших количествах. Расположенная неподалеку от Мегары людная Аттика представляла собой емкий рынок сбыта. Но теперь ввиду закрытия портов нельзя было и думать о том, чтобы найти других покупателей.
Восемь лет спустя комедиограф следующим образом запечатлел последствия Периклова постановления.
Сцена представляет собой афинскую агору. Входит мегарянин с двумя дочерьми. Он в отчаянии причитает:
— Афинский рынок, радость ты мегарская! Мы по тебе скучали, как по матери.