Жизнь милосердна и беспощадна ко всем одинаково, только люди разные, силы, цели и ценности у них не одинаковы. История большой русской семьи, которая начинается в дворянском доме в Тамбове, заканчивается спустя столетие среди небоскребов Нью-Йорка, где оказываются два мальчика пятого поколения, едва знакомые друг с другом. Никакого вымысла, все события и имена подлинны, и тем не менее – это не хроники, а уникальное по сюжетным поворотам художественное полотно. Один век, прожитый страной и ее людьми.
***
В отличие от Тани с Ольгой, три младших сестры не опечалились, когда Степан Ефимович, не без влияния Софьи Львовны Стариковой, решил, что ему более не по карману содержать огромный дом на Тезиковой, и, сдав его в наем, семья перебралась в более скромный – на Дубовой. В гимназию они ходили охотно, но без пристрастия к знанию, и усилий прилагали лишь настолько, чтобы переходить из класса в класс, не расстраивая папу и Лизоньку. Лиза, хотя и журила девочек, как подобает матери, за плохие отметки, пребывала в убеждении, что знания — вещь не первостепенная для дворянок, а потому уроки неизменно завершались раньше положенного поцелуями, возней, игрой с собакой и, конечно, музицированием.
— Милка, что же у тебя по французскому в табеле к концу года будет? — одна Маруся относилась к учебе, как и ко всему, серьезно. – Мы с Катей должны тебя подтянуть. Хоть сегодня сделай урок как следует!
— Маруся, ну скажи, зачем мне знать, как по-французски будет «всадник»? Причем тут всадник? Как можно запомнить это слово?
— “Le chevalier”, Мила. Повтори.
— Ну, “le chevalier”, повторила. А запомнить как? Забуду до завтра.
— Мила, это просто, — вмешалась Катя. – Шевалье, это как «кавалер» по-русски.
— Действительно… «кавалер»… “Le chevalier”, «лё кавалер».
— Видишь, как несложно…
Наутро Мила и Катя, сидя вместе за партой с нетерпением ожидали, когда учитель французского вызовет Милу отвечать урок. «Не забудь, «le chevalier», — шептала Катя на ухо сестре, — как «лё кавалер».
— Людмила, ты сегодня приготовила урок?—спросил, наконец, учитель. – Как будет по-французски «всадник»?
Мила встала из-за парты, оправила черный передник и с детским кокетством, прикрывавшим гордость за ответ, призванный поразить не только учителя, но и весь класс, произнесла:
— Лё гимназист…
После классов Катя и Милка отправлялись на прогулки, за которые вечером их корила Лиза: в запретные, и потому самые интересные места. Например, на окраину, где жили семьи железнодорожников, где, побросав ранцы, они играли в мяч с местными мальчишками. Или на рынок – другое запретное для барышень место, куда они пробирались не через главный въезд со стороны Христорождественской улицы, а окольными переулками.
Знаменит был тамбовский базар. В обилии подвод, прибывавших со всей округи, можно было потеряться, и две гимназистки в коричневых платьях с ранцами за плечами, с наслаждением бродили среди изобилия еды, пробовали все, что предлагали им торговцы, глазели на огромные бруски сыра, продававшегося по 25 копеек за фунт, на бочки кетовой икры. Откуда в Тамбове кетовая икра? Об этом девочки не задумывались, но икра, хоть и привезенная из-за тридевяти земель стоила те же 25 копеек за фунт. Четверть молока стоила 10 копеек, а десяток яиц – шесть.
Кое-как сделав уроки, три сестры бежали во двор играть. Такого количества детей, как в семье Кушенских не было ни у кого, и их двор на Дубовой собирал детвору со всей округи.
— Раз, два, три, четыре пять, я иду искать, — закричала Катя и бросилась через двор. Бесхитростная Милка тут же и нашлась за поленницей, но тем временем Николаша, выскочив из-за сарайчика, где хранилась дворовая утварь и упряжи, добежал до кона с криком «палочка-выручалочка». Катя нашла еще двух девочек за кустами, а соседский мальчик, как и Николаша, выручил себя сам. Не было только Маруси. Катя огляделась, перевела с недоумением глаза на ребят: «А Маруся где?» Действительно, все возможные места, где можно было спрятаться, уже обнаружены. Маруся, конечно, из них самая изобретательная, но где она? Всей стайкой прочесали двор и закричали: «Маруся, мы сдаемся, ты где?».
— Я тут, — раздался Марусин голос.
— Где, где ты? –дети ринулись на голос. В углу двора рабочие начали было копать яму, предназначенную стать новой выгребной.
— Тут я, в яме, вылезти не могу, — подняв глаза вверх, объявила Маруся всей окружности детских изумленных глазищ, опоясавшей края ямы и отделявшей ее темноту от белизны облачного неба хохолками волос, косичками и оттопыренными ушами.
— А что делать? – спросила Милка.
— Папе только не говорите.
— Как ты туда залезла?
— Толкалась коленками и залезла, а теперь коленки в землю уперлись и не разгибаются, я и не могу вылезти. Вы мне в ужин поесть принесите, ладно? Только немного, чтобы к утру я похудела и вылезла.
Вечером за ужином Степан Ефимович, обведя глазами стол, спросил: «А Маруся где?» Катя и Милка, переглянувшись, уткнулись носами в тарелку, а Николаша, побледнел. Лиза в тревоге смотрела то на детей, то на мужа.
— Маруся во дворе спряталась…., — пролепетала Катя.
— От кого? — с интересом спросил отец. – Не знаете? Ну что же, тогда давайте ужинать.
— А как же Маруся? — теперь уже пролепетала Милка.
— Поедим и пойдем ее искать, — ответил отец.
После ужина Степан Ефимович послал за рабочими. Те пришли поздно, подвыпивши. Марусю, всю вымазанную, вытащила из ямы Лизонька. Степан Ефимович, заявив, что о наказании они поговорят наутро, велел жене искупать Марусю и уложить всех детей поскорей спать. Больше других случившимся был потрясен Костя: грязная, оборванная барышня, которую лопатами из ямы откапывают пьяные рабочие…
***
Госпиталь размещался в огромном имении, раненных было раз-два, да обчелся. На лето комиссары и врачи, особо ничем не занятые, привезли жен и детей. По вечерам все приняряжались и отправлялись на прогулку по аллеям, раскланивались при встречах, заходили то в один дом выпить чаю, то в соседний… Ирке все казалось праздничным и роскошным, не то, что на даче под Москвой… Хотя на даче было тоже хорошо.