— Сюда, сюда, сеньор! — зазывают они странного человека в темном костюме, в белой сорочке с черным галстуком и в серой фетровой шляпе с высокой тульей. Какая удача! Он, кажется, собирается, купить все, что есть на их рынке.
А цепкий взгляд сеньора успел между тем пробежать по тыквам, разложенным повсюду. Боже, каких только нет! Больших, маленьких, круглых, как мячи, вытянутых наподобие колбас, суженных посреди, словно перетянутых бечевкой, овальных, приплюснутых, раздавшихся вширь, похожих на связку огромных апельсиновых долек… И бесчисленное множество цветовых оттенков. С таким разнообразием цвета и формы могут поспорить разве что перец и кукуруза. Вон у пожилого крестьянина в белом сомбреро, в домотканой рубахе навыпуск и холщевых штанах лежит горка убийственно жгучего перца; каждый — кроха величиной с ноготь. А напротив разложены настоящие гиганты в руку толщиной. Различия по вкусу только того, что Вавилову довелось попробовать, бесконечны.
О кукурузе разговор особый. Вот уже сколько дней он колесит по Южной Мексике, а пестроте сортов не видно конца. Что ни поле — своя кукуруза. На рынках тоже настоящий калейдоскоп. Кремнистая, с тонкими початками и крепкими, как камешки светло-желтыми зернами. Рисовая. У нее початки не длиннее пальца, а зернышки узенькие, с одного конца заостренные, похожие на птичьи клювики; брошенные на горячую сковородку, они взрываются, буквально выворачиваясь наизнанку и превращаясь в пухлые белые шарики, которые тают во рту; эта так называемая воздушная кукуруза — любимое лакомство детей и взрослых. У зубовидной, напротив, початки большие, тяжелые; зерна широкие, на каждом — выемка сверху, словно у коренного зуба; она кормовая. А сахарная? А перловая? А пленчатая? А… Можно перечислять до бесконечности, потому что здесь невероятное множество ее сортов и разновидностей. Их расцветка — настоящая радуга: от белой до черной, от темно-зеленой до темно-малиновой.
На крестьянских кукурузных полях Вавилов видел ее близких родичей из рода трипсакум, дикаря теосинте, который при созревании сам себя рассеивает. Этот сорняк так активен, что, кажется, дай волю, вытеснит со всех земель и кукурузу. Где только ее здесь не растят — от приморских низин до нагорий, что лежат выше 3 тыс. м, во влажных тропиках и в полупустынях.
Конечно, многоликость местных кукурузы и тыквы еще можно было бы отнести на счет вековых селекционных ухищрений индейцев. «А чьими усилиями,— спрашивает себя Вавилов,— создано разнообразие диких (да, диких!) перца, фасоли, хлопчатника?»
Интересная особенность: дикое какао мало отличается от культурного, дикая фасоль обвивает кустарники в горах, томаты не разводят, они просто так растут близ жилья. Порой трудно сказать, использует ли человек дикие растения, отобрав их сознательно для своих полей или просто потому, что они сами поселились около его хижины. На индейских базарах маленьких городов душистые и пряные растения, как правило, дикие, впрочем, многие плоды тоже.
Вавилов заносит в записную книжку еще одно важное наблюдение: «В диких лесах, покрывающих территорию Мексики, Гватемалы и других республик Центральной Америки, можно видеть в изобилии дикие плодовые, представляющие непрерывный ряд форм, связывающих современные культурные сорта с типичными дикарями».
Он перебрал в памяти те лесные и садовые авокадо, гвайавы, сливы, сапоты, боярышники, что встречал во время своих маршрутов, вспомнил буквально карнавальную разномастность кактусов на безводных плато, вспомнил о растущих вдоль дорог всевозможных бархатцах и циниях и дописал: «Здесь можно видеть воочию развернутый процесс формообразования множества эндемичных видов».
…Озеро-Титикака. По одну его сторону — Перу, по другую — Боливия. Высота 3850 м. Дышится непросто, чувствуется разреженность воздуха. По озеру в нагруженном челне плывет индеец. С силой гребет, перенося весло то за правый борт, то за левый. Спешит по своим делам.
По берегам — поля лебеды. Ее здесь сеют как хлебное растение. И поля картофеля — привычного и вместе с тем совсем неизвестного. Вавилову попадались клубни весом до 1 кг. Тут вообще возделывают много незнакомых клубненосов, о которых русский земледелец, понятно, и слыхом не слыхивал: ока, ульюко, анью. Или вот еще картофельный брат — камоте. Похож на картошку по виду и вкусу. Вареный хорошо снимает жжение острого перца, которым перуанцы так любят приправлять пищу.
Дальше, за полями, раскинулись-степи, где пасутся стада альпак и лам. А почти у горизонта виднеются, вернее, лишь угадываются очертания древних каменных циклопических построек. Своеобразный мир.