неприлично. Он только кивнул и принялся за ароматный бульон, все еще подгибая пальцы в теплых махровых носках. - Вы мерили температуру? - руки потянулись к градуснику. - Во всех семьях люди говорят друг с другом на вы? - слегка насмешливо поинтересовался он. Я поджала губы и забралась с ногами на просторный мягкий диван. - Ты... ты мерил температуру, Ифань? - его имя я добавила совсем тихо, как будто бы боясь, что он откликнется на него. Рука с ложкой дрогнула, и на несколько секунд он даже застыл, изучая взглядом стену. - О, ну. Да. - У тебя жар? - Да, - он кивнул, погружая ложку в тарелку в последний раз и допивая уже остывший суп. - И ты не выпил никаких жаропонижающих? Он даже как-то виновато осмотрел меня и потряс головой, отодвигая пустую посуду и забираясь в свою берлогу с ногами. Большой и несуразный, подумалось мне. А еще чрезмерно худой. - В квартире пахнет сиропом от температуры, - я попыталась понять, откуда идет запах. - Да, я купил его в аптеке, вернее мне купили, - мужчина неловко провел большой ладонью по бритому загривку, - но у меня аллергия на компоненты. - Понятно, - я сползла с дивана, чтобы подбросить парочку поленьев в камин, - я помою посуду и сделаю тебе чай, будет хорошо, если ты оторвешься от ноутбука и просто полежишь. Мужчина шумно вздохнул, кутаясь и путаясь в своих пледах. - Суббота еще только завтра, - в его голосе звучали нотки оправдания, - мне нужно немного поработать с системой и письмами. За окном мело так, будто бы был январь. Большие крупные хлопья падали словно бы они были нарисованными - слишком пушистые и слишком искрящиеся. В душе у меня тоже падал снег. Такое чувство, что внутри стоял старомодный детский стеклянный шар, в котором плавно и неспешно падали снежинки. Я улыбнулась. Мой стеклянный божок щурился от яркого отсвета экрана ноутбука и торопливо отстукивал предложение за предложением, изредка останавливаясь, чтобы потереть лоб, который, вероятнее всего, пылал огнем от температуры. Я всегда не любила Париж, я не любила Францию, я ненавидела жить и работать здесь. Но, как говорится, воля случая привела меня в этот город и из всего здесь присутствующего я, пожалуй, тяготела только к заброшенному парку и домику в самом его конце. - Чай с лимоном, пей осторожно - горячий, - я протянула ему большую красную кружку с логотипом какой-то компании на ней, - у тебя разве нет своей кружки? Мужчина аккуратно принял из моих рук напиток и втянул носом его аромат, удовлетворенно погружая красивые губы внутрь, но не касаясь жидкости внутри. - Разве эта не моя? Она в моем доме. - Нет, ты не понимаешь, - я обхватила колени руками и снова забралась на диван с ногами - пол, все же, был холодным, - своя кружка - эта та самая большая любимая кружка с идиотским рисунком, из которой ты пьешь годы подряд и которую таскаешь с собой даже в командировки. - У меня такой нет, - он просто констатировал факт. - На, - я протянула ему таблетки, которые нашла в его ящичке на кухне, - выпей одну, температура невысокая, как показывает градусник, но лучше ее сбить. Мужчина послушно принял ее из моих рук и запил, попутно обжигая язык. Камин так чудно потрескивал, шипя и донося до моего обоняния восхитительные запахи дерева. - Можно я уберу твой ноутбук и все эти книги? - спросив, я дотронулась до его плеча. Мягкий свитер, выпирающая косточка - вроде бы ничего необычного, но ощущение совсем не такое, когда касаешься других мужчин. После короткого кивка я отодвинула стол вместе со всеми прилагающимися рабочими бумагами. - Так странно, - в тишину, нарушаемую лишь подрагиванием камина и воем ветра за окнами, - такое чувство, будто бы мы на одной волне. Я могла бы молчать с тобой всю ночь. И мы, правда, большую часть времени молчали, просто сидя рядом на уютном мягком диване, всматриваясь в темное ночное небо, в потоки бурлящего снега, танцующего в воздухе, в слабый блеклый и дрожащий отблеск фонаря. - Прошлое не важно, - почти беззвучно произнес он, - будущее тоже. В принципе смысл имеет только этот момент. И я не могла не согласиться. - Ты даже не спрашиваешь, как меня зовут, - хотя мне было абсолютно безразлично знал ли он мое имя или нет. - Я знаю, - он вздохнул, - в одном из писем ты ставила подпись. - Странно, а я уже и не помню. И ты не спрашиваешь почему... так все вышло, да и вообще ничего не спрашиваешь. - А я не хочу знать, - честно ответил мужчина, натягивая плед на руки. В этот момент я повернулась, чтобы посмотреть в его глаза. Если честно, его глаза волновали меня больше всего. Горящее красное дерево отражалось в них. Они были настолько глубокими, а взгляд уходил винтовыми лестницами в такие бездны, что я побоялась потеряться в этой бесконечной глубине и отвела взгляд. - Ты что-то хотела спросить? - Хотела, но не буду, - я лишь пожала плечами, - я тоже не желаю знать. Он откинул голову на спинку дивана и уставился в потолок. - Что бы ты спросила меня, если бы мы были семьей? Если бы ты была моей женщиной? - его голос был до ужасающего низким и терпким, как горький зеленый чай, расползающийся волнами мурашек по телу после каждого глотка. - Я бы промолчала. Уложила бы тебя спать и легла бы рядом. - Только у меня бессонница от, - он запнулся, - просто от жизни. - Ложись, - я провела ладонью по взмокшей от пота макушке. Такое простое движение, а мое сердце невольно сжалось и сдавливало ребра так, будто бы оно разбухло от горечи, что наполнило его в тот миг. Ифань замер на полудыхании и перехватил мою ладонь, вплетая свои большие, сухие и горячие пальцы в мои. Моя рука оказалась непозволительно крошечной по сравнению с его, хотя ростом я ему доставала почти до уровня глаз. Так мы и застыли на несколько минут, просто выпивая тишину, закрыв глаза и переливая сердцебиение из одного тела в другое через сплетенные пальцы. Он был самым прекрасным мужчиной на свете. Я никогда не думала иначе, никогда не позволяла себе усомниться в этом, и я никогда не сомневалась в том, что находиться с ним рядом - опасно. Его совершенная восхитительная натура начинала вызывать привыкание, а я была не готова искать дозу. Он был ядовит прекрасной наружностью и колкой болью, засевшей внутри. Смесь оказалась гремучей, и ему не нужны были слова, чтобы я, сквозь тепло его рук, ощущала тугой узел токсичной боли, растекающейся по его клеткам, сосудам и артериям. Просочится ли этот яд и в мое сердце? У него были узловатые пальцы и шершавые широкие ладони, но ощущения, которые вызывала его кожа, были далеко от того, что я себе представляла. Такое чувство, будто держишь в руках вечность, сухую, горячую вечность, плотно сжимающую твои пальцы и отзывающуюся где-то глубоко в закромах сердца. В груди неприятно кололо или даже шипело, но загустевшая на сумерках тишина обволакивала нежной паутиной покоя. В комнате стало настолько тихо, что я отчетливо слышала наше разрозненное дыхание и понимала, что пульсация в пальцах - это от биения сердца. - Когда я был маленьким, отца застрелили в Париже,- наблюдая за томным светом фонаря на улице, полушепотом изрек мужчина, - поэтому, выбирая себе город для жизни, я выбрал тот, о котором у меня были самые изувеченные воспоминания, уродливые даже. Я ненавижу Париж, он... - Слишком неглубокий и суетливый, - закончила я за него. - Да, - мужчина закрыл глаза, потирая лоб большим пальцем правой руки, - в нем нет магии, - он высвободил свою руку из моей и свалился на подушку, несуразно подгибая ноги. В комнате становилось жарко от разогретого камином воздуха и от включенных на первом этаже батарей. Я налила на кухне воды и затушила уже и так догорающие угольки. Комната погрузилась в волшебный распаренный сумрак. Ифань, кажется, задремал, пока я занималась камином и приоткрывала окна в прихожей и гостиной, и я не планировала будить его, разве если что только для приема очередных лекарств, если температура не спадет. Я стянула с себя теплую кофту и присела на пол возле лица мужчины. Я могла любоваться на него с такого расстояния, хоть и в почти полной темноте. Рука непроизвольно потянулась к коротким волосам на затылке, и взмокшая горячая шея ответила миллионом крошечных мурашек на прикосновение моей холодной ладони. - Холодно, - заворчал он, приоткрывая глаза и со стоном снова закрывая их, - холодно, - еще раз повторил, натягивая на себя три имеющихся пледа. Я аккуратно прикрыла его ими и погладила по широкой спине, будто бы пытаясь стряхнуть с него сильную простуду. В тот момент, когда я трепетно, словно мать, гладила его сутулую спину, я не думала ни о прошлом, ни о будущем. В моем хрупком и терпком, как терновое варенье, настоящем было слишком много чувств, чтобы вообще о чем-то задумываться. Темная сумеречная реальность ночного Парижа была соткана из дремавших доселе эмоций. Они хранились бережно в самой далекой глубине моего сердца именно для этого мужчины, который, возможно, даже не вспомнит меня ни разу после того, как я покину утром его дом на самом краю улицы Ля Марш. Для него я - лишь мутное виденье пятничной метели, и только глаза у него настоящие и живые, таких я раньше никогда у него не видела, в его черных зрачках горит красное дерево, и млеют жаркие угольки. Если даже это всего на один вечер, я открыта заполнить в его картине те пазлы, которых не хватает. И я не предлагала ему свое тело, я оставляла в этой комнате свои чувства и свою любовь - единственное, что я никому доселе не могла предложить. Ифань был первым и единственным мужчиной,