о-то хотела спросить? - Хотела, но не буду, - я лишь пожала плечами, - я тоже не желаю знать. Он откинул голову на спинку дивана и уставился в потолок. - Что бы ты спросила меня, если бы мы были семьей? Если бы ты была моей женщиной? - его голос был до ужасающего низким и терпким, как горький зеленый чай, расползающийся волнами мурашек по телу после каждого глотка. - Я бы промолчала. Уложила бы тебя спать и легла бы рядом. - Только у меня бессонница от, - он запнулся, - просто от жизни. - Ложись, - я провела ладонью по взмокшей от пота макушке. Такое простое движение, а мое сердце невольно сжалось и сдавливало ребра так, будто бы оно разбухло от горечи, что наполнило его в тот миг. Ифань замер на полудыхании и перехватил мою ладонь, вплетая свои большие, сухие и горячие пальцы в мои. Моя рука оказалась непозволительно крошечной по сравнению с его, хотя ростом я ему доставала почти до уровня глаз. Так мы и застыли на несколько минут, просто выпивая тишину, закрыв глаза и переливая сердцебиение из одного тела в другое через сплетенные пальцы. Он был самым прекрасным мужчиной на свете. Я никогда не думала иначе, никогда не позволяла себе усомниться в этом, и я никогда не сомневалась в том, что находиться с ним рядом - опасно. Его совершенная восхитительная натура начинала вызывать привыкание, а я была не готова искать дозу. Он был ядовит прекрасной наружностью и колкой болью, засевшей внутри. Смесь оказалась гремучей, и ему не нужны были слова, чтобы я, сквозь тепло его рук, ощущала тугой узел токсичной боли, растекающейся по его клеткам, сосудам и артериям. Просочится ли этот яд и в мое сердце? У него были узловатые пальцы и шершавые широкие ладони, но ощущения, которые вызывала его кожа, были далеко от того, что я себе представляла. Такое чувство, будто держишь в руках вечность, сухую, горячую вечность, плотно сжимающую твои пальцы и отзывающуюся где-то глубоко в закромах сердца. В груди неприятно кололо или даже шипело, но загустевшая на сумерках тишина обволакивала нежной паутиной покоя. В комнате стало настолько тихо, что я отчетливо слышала наше разрозненное дыхание и понимала, что пульсация в пальцах - это от биения сердца. - Когда я был маленьким, отца застрелили в Париже,- наблюдая за томным светом фонаря на улице, полушепотом изрек мужчина, - поэтому, выбирая себе город для жизни, я выбрал тот, о котором у меня были самые изувеченные воспоминания, уродливые даже. Я ненавижу Париж, он... - Слишком неглубокий и суетливый, - закончила я за него. - Да, - мужчина закрыл глаза, потирая лоб большим пальцем правой руки, - в нем нет магии, - он высвободил свою руку из моей и свалился на подушку, несуразно подгибая ноги. В комнате становилось жарко от разогретого камином воздуха и от включенных на первом этаже батарей. Я налила на кухне воды и затушила уже и так догорающие угольки. Комната погрузилась в волшебный распаренный сумрак. Ифань, кажется, задремал, пока я занималась камином и приоткрывала окна в прихожей и гостиной, и я не планировала будить его, разве если что только для приема очередных лекарств, если температура не спадет. Я стянула с себя теплую кофту и присела на пол возле лица мужчины. Я могла любоваться на него с такого расстояния, хоть и в почти полной темноте. Рука непроизвольно потянулась к коротким волосам на затылке, и взмокшая горячая шея ответила миллионом крошечных мурашек на прикосновение моей холодной ладони. - Холодно, - заворчал он, приоткрывая глаза и со стоном снова закрывая их, - холодно, - еще раз повторил, натягивая на себя три имеющихся пледа. Я аккуратно прикрыла его ими и погладила по широкой спине, будто бы пытаясь стряхнуть с него сильную простуду. В тот момент, когда я трепетно, словно мать, гладила его сутулую спину, я не думала ни о прошлом, ни о будущем. В моем хрупком и терпком, как терновое варенье, настоящем было слишком много чувств, чтобы вообще о чем-то задумываться. Темная сумеречная реальность ночного Парижа была соткана из дремавших доселе эмоций. Они хранились бережно в самой далекой глубине моего сердца именно для этого мужчины, который, возможно, даже не вспомнит меня ни разу после того, как я покину утром его дом на самом краю улицы Ля Марш. Для него я - лишь мутное виденье пятничной метели, и только глаза у него настоящие и живые, таких я раньше никогда у него не видела, в его черных зрачках горит красное дерево, и млеют жаркие угольки. Если даже это всего на один вечер, я открыта заполнить в его картине те пазлы, которых не хватает. И я не предлагала ему свое тело, я оставляла в этой комнате свои чувства и свою любовь - единственное, что я никому доселе не могла предложить. Ифань был первым и единственным мужчиной, ради которого я с радостью поставила крест на личной жизне. Он был единственным, кому я заочно доверяла и прикосновения чьих рук заставляли меня чувствовать себя дома. Я дома. Несколько лет назад, когда я представляла нашу встречу, мое сердце замирало от томного восторга, и я мысленно падала в обморок от одной лишь фантазии о том, что наши глаза встретятся. Сегодня же все было так реально. Не было камер, которые окружали его ежеминутно, не было восторженных фанатов с телефонами, не было стеклянного холодного взгляда, который, наверное, и не видел даже ничего перед собой. Был он и была я, ровно так, как оно и должно бы было быть. Мужчина вздрогнул и проснулся, скидывая с себя пледы и резко садясь на кровати. Забыв о том, что в комнате есть я, он ловко стянул с себя свитер, представляя моему взору худое хорошо сложенное тело, со слабым намеком на мышцы пресса и груди. Фаза озноба прошла и ему, видимо, стало жарко. В сумраке комнаты я отчетливо различала затвердевшие от резкого холода темные соски и капельки пота, скользящие по животу вниз и пропадающие под резинкой синих спортивных штанов. - Посиди пока так, - напомнила я о своем существовании, - я принесу спирт. Мужчина поспешно мотнул головой в мою сторону, щуря глаза во мраке. - Прости, - хрипло извинился он и это был самый сексуальный звук из тех, что я когда-либо слышала. Марля, смоченная в спирте, скользила по сильным плечам, стирая пот и вызывая мурашки по всему его телу. Я мягко вытирала бока, когда он неожиданно перехватил мою руку, накрывая своей ладонью мою и прижимая ее вместе с марлей к животу. - Я оплачу твое лечение, - шепотом произнес он, находя мои глаза в полутьме квартиры. - Мое лечение? - я присела на диван рядом с ним, водя пальцами по горячему животу. Мне хотелось гладить его, представляя, как через мою кожу в его замерзшее от времени тело проникает согревающая любовь. - Да, прости, - его низкий голос был словно бы свинцовый и, казалось, прибивал к земле безмятежно летящие за окном снежинки. Его живот напрягся и через несколько секунд я была утянута на диван, а затем и в самый долгий в моей жизни поцелуй. Не знаю. Вышло у него отчаянно. Мне показалось, что я даже слышала всхлип между своих губ. Я не знаю, чего он пытался добиться, но это не был поцелуй флирта или поцелуй страсти, скорее отчаянной нужды чужих губ и чужих прикосновений. Губы у него были сухие и чуть треснули сбоку у рта, пах он сладким сиропом от кашля и совсем немного горькой таблеткой жаропонижающего. Он пил мой воздух, мой кислород, он пил мое скопленное годами тепло, впиваясь пухлыми губами в пропитанную нежностью плоть. Я любила его и каждая клеточка во мне также. И если он хотел выпить мою душу за этот поцелуй, я с радостью готова была расстаться с ней. Ему не нужна была ни я, ни мое тело, ни мое прошлое и будущее, он черпал прямиком из моей раскрытой души и не мог напиться. Колодец моей любви был бездонен, а изголодавшийся по настоящему и честному, он, словно безумец, припадал к моим раскрывающимся для него губам и пил, пил, пил... - Ифань? Он разорвал поцелуй, хватая широкими горячими ладонями мое лицо. - Мне плохо, - сжимая мои щеки и болезненно хмуря брови, заглядывая в мои глаза так, словно бы там были ответы, - мне очень плохо, - вкрадчиво, как будто пытается объяснить ребенку. - Я знаю, - очень тихо, проводя подушечками пальцев по морщинкам на лбу, разглаживая их и лаская мимолетным теплом. И словно бы услышав мои мысли мужчина отпустил руки, позволяя им плетьми упасть на диван. - Ты мимолетная, а эта зима вечная, - глаза его опустошенно смотрели сквозь меня, - и нет ей конца. А щеки у него были колючие слегка, и мои пальцы мягко сжимали их, в то время как губы оставляли почти неощутимые поцелуи на скулах. Мужчина сдался, обвивая руками мою талию и утягивая за собой под пледы, его голова покоилась в изгибе моего плеча, а руки уютно устроились за спиной. Открыв глаза он наблюдал за мной, а я за ним. Совсем другой человек, думалось мне, и я не знаю его и вовсе. И глаза у него темно- шоколадного цвета, домашние, добрые. - Если бы я была твоей женщиной, - неожиданно спросила я, водя раскрытой ладонью по его голым лопаткам, - какая бы жизнь меня ждала? Он внимательно изучил мое лицо, после чего хмыкнул и завел пальцы в мои растрепаные волосы, аккуратно поглаживая шею и виски. - Даже мысль об этом для меня уже роскошь, - грустно улыбнувшись вникуда признался он, - у меня много женщин, в моей постели и в моем кошельке, и ни одной в моей жизни. - Я все это знаю, Ифань, - голос мой был негромкий, а усилившийся за окном снегопад только способствовал вскрытию болезненных душевных язв. Мужчина прижался ко мне ближе, и я ощущала