Никогда наши встречи не обходились без подколов и приколов. Помню, он пригласил меня на худсовет «Полифакта» в какой-то круглой башне, которая оказалась башней минской городской канализационной системы. Пока я ее искал, набросал очень ехидную пародию, в которой, ссылаясь на известную народную примету, предвещал фирме Будинаса грандиозный финансовый успех. (Потом я сделал на ее основе песню «Об открытии месторождения, сделанном, к сожалению, не геологом», которая Женьке очень понравилась).
Наша последняя встреча была в Москве в 2007 году. Я снял «Охотничий кабинет» в ресторане «Фазан на Пресне», мне хотелось достойно ответить Жене на пару приемов, которые он закатил мне в Минске. О романе «Давайте, девочки!» мы до этого несколько раз долго говорили с ним по телефону, но Женька не удержался и спросил опять: «Как он тебе?»
Я снова повторил ему: «Женька, это же подвиг: в такой ситуации, в такой срок и такой роман! По откровенности – на уровне «Лолиты», по композиции и языку — высший класс, по жанру — исповедь, и повесть о первой и предпоследней любви». Женька сделал стойку: «Почему — предпоследней»? «Да потому что ты же не успокоишься». Он расплылся в улыбке: «А недостатки?», «Слишком много технологии любви — тебя раньше вроде больше идеология занимала?» «Старик, опыт надо передавать...» Я наполнил рюмки. Подняли их. «Знаешь, — сказал Женька, — оказалось, что для меня все самое главное было заложено там... у нас, в Рязани». Мы выпили... Бесшумно появлялись и исчезали официанты. Потом Женька стал оглядываться по сторонам:
— Ты чего?
— Я же тебя просил гитару ...
— Да вот она — за колонной.
— Сашка, спой свое «Ностальгическое путешествие». Песня как будто по заказу к этой встрече написана!
— Правда, четверть века назад, — хмыкнул я и взял гитару.
Сидели мы в этот день очень долго. То и дело звучало «а помнишь?!». Как всегда, разговор метался — о наших женах и детях; о друзьях; о причинах прекращения издания «Итогов века»; о делах с Дудутками; о его вынужденном возвращении в Литву и жизни там. И вдруг он говорит: «Я проехал сейчас на машине всю Прибалтику и, знаешь, всюду такой бардак и развал, а Беларусь по сравнению с ними цветет и пахнет. Все-таки Лука при всех своих заморочках что-то понял и сделал для народа что-то такое, о чем другие даже понятия не имеют». Я был поражен и тронут — как же трудно Будильнику было такое признать, но он сделал это — молодец!
Расстались мы у метро «Белорусская», обнялись и расцеловались. Конечно, Будильника всю жизнь дергало в разные стороны, однако все же есть какая-то логика во всей его разнообразной деятельности — он всегда был культуртрегером, всегда доказывал, что только привнесение искусства и литературы в повседневную жизнь и работу людей может сделать их счастливыми.
Он всегда бился за новое, буквально рвался в Будущее (оно звучало даже в его фамилии и кличке!). И когда оно, наконец, наступило в нашей стране, он не начал его проклинать, а стал в нем активно работать, сделался бизнесменом. Он стал владельцем 169 гектаров прекрасной земли и хотел развернуть на них замечательное хозяйство, которое могло бы кормить многих людей и озолотить его самого. Но ведь Будильник всегда жил «не хлебом единым» и его вечная тяга к прекрасному, необычному превратила его латифундию в музей материала ной белорусской культуры «Дудутки», получивший поистине мировую известность. А ведь Дудутки — это почти то же самое, что и Будильник: нечто, звуками будящее, будоражащее и поднимающее людей.
Мне он как-то давно сказал, что Дудутки начались с того, что ему захотелось в сельском пейзаже, наблюдаемом из окна его загородного дома, видеть ветряную мельницу. Но ведь это же был Будильник: нашел, купил и перевез! Думается, тут не обошлось без Фрейда: появление мельницы в его окне — это подсознательное проявление его извечного донкихотства -войны с ветряными мельницами, которое окружающими часто воспринималось как его «нарывучесть», задиристость, авантюризм.