Меня поселили в гостиницу. В номере, помимо меня, проживало еще человек двенадцать — журналистов-жлобов из Киева, которые с самого начала на меня косились не по-доброму.
У Шмаля появилась идея познакомить меня с Мандриченко. Для этого он отправил его ночевать ко мне в номер. Среди ночи раздался стук в дверь, а киевляне не открывают, да еще и комментируют, что не собираются открывать. Потом из-за двери послышалось:
— Это я, Мандриченко!
Его все знали, но открывать так и не захотели. Тогда я вскочил, чтобы открыть, но они возмутились, чего, мол, я вскакиваю, кто я тут такой. Я ответил:
— Неважно, кто я. Но там— точно Мандриченко. И я открою!
И открыл. После приветствия Толя произнес:
— Сейчас я их буду выбрасывать по одному.
И действительно всех по очереди вышвырнул в коридор. Назавтра с утра они уже сидели в обкоме комсомола и катали жалобу. А я поехал к Мандриченко писать материал и завис в Светлом на полтора года.
Светлые идеи
Жизнь в Светлом мы начали с того, что зимой привезли в тайгу рояль, поставили, и вокруг него стали строить город.
Первым объектом было кафе «Комарик». В Сибири, кстати, ни одного кафе до этого не было. «Комариком» назвали потому, что на крыше здания кафе сделали вертолетную площадку, и когда вертолет садился, он был похож на огромного комара. Это кафе было построено вместо целого ряда подсобных сооружений, здесь было все — и столовая, и туалет, и кладовки. Таким образом, мы даже сэкономили выделенные на строительство деньги,
У нас все держалось на остроумных идеях. Чего стоили незамерзающие тротуары! Мы придумали класть теплотрассы на глубине шестьдесят сантиметров, утепляя трубы мхом. После расчетов увеличили вдвое давление в трубах. Вода не успевала остыть, но все же утечка тепла была. В результате бетонные плиты, которые клались сверху, подогревались, и снег не только таял, но и высыхал. И всю зиму у нас были сухие тротуары, о чем писали все союзные газеты.
Сибирская школа
«Самодельная» школа давалась нам тяжело. Учебники для нее я получил, когда приехал на комсомольскую конференцию в тюменский пединститут, и мне предоставили слово. Я рассказал про наше житье-бытье, а закончил выступление так: мол, болтать можно сколько угодно, а лучше сейчас всем встать, временно прекратить конференцию, разойтись по домам и общежитиям, и принести сюда все учебники, которые использовали, когда учились в школе и готовились к институту. Призыв прошел на ура, все проголосовали и разбежались.
Через два часа мы загрузили полный самолет учебников, у нас появились все необходимые комплекты. Все люди тогда жили в такой манере, помогая друг другу, понимая друг друга. И я имел право так смело выступить, потому что был уверен, что меня прикроет Шмаль.
Тогда я, несмотря на достаточно юный возраст, был единственным и последним в СССР комиссаром комсомольско-молодежного управления, у меня в кармане была соответствующая корочка. Я гордился тем, что продолжаю семейные традиции — мой папаша Доминик был первым революционным комиссаром Жемайтии.
Так как учителей в школе не хватало, я еще и преподавал математику и русскую литературу. А как я преподавал! Как я рассказывал про мнимые и комплексные числа!
Представьте: человек отработал на сорокаградусном морозе десять или двенадцать часов, после этого съел в кафе «Комарик» тарелку щей, потом пришел в теплый вагончик... А его расталкивают и силой отправляют по дороге мужества (так мы называли тропинку до школы). Люди приходили туда в полутьме. И должны были высидеть, потому что в нашем уставе было записано, что учатся все как один.
У нас жили все «оборвавшиеся из дому» — с одной стороны, доктора наук, а, с другой стороны, пацаны и девицы, начитавшиеся газет и удравшие от родителей. Полная социальная разруха, не было ни одной нормальной семьи, но все с любовницами. Однажды в «Огоньке» появился большой фоторепортаж, а на обложке поместили трогательное фото: вагончик, на его фоне стоят муж и жена, молодые строители, и, судя по комментарию, внимательно читают письмо из дома. Что может быть невиннее? Но две семьи из-за этого разрушились, были и скандалы, и разбирательства. Потому что на фотографии были чужие муж и жена, и никакого письма из дому они не могли читать. И вскоре из обоих домов пришли не письма, а телеграммы с требованием удовлетворить заявления о разводе.
В школу приходили сонные и замученные после работы ребята, а им нужно было читать математику. Помню, был такой Яша Резник— самый преданный и верный ученик, всегда сидел на первой парте и пожирал меня глазами, которые все равно закрывались. Я объяснял так: