О Мерзлякове говорили во всех салонах Москвы. Родовитые дворянские семьи готовы были пригласить его давать уроки детям. От домашних занятий профессор, как правило, отказывался. Юный князь Петр Вяземский был определен в дом профессора Рейса, куда приглашались лучшие преподаватели университета давать ему уроки. В их числе должен был быть и Мерзляков. Но он не являлся. Князя отправили к Мерзлякову выяснить, когда он приступит к занятиям.
220
Профессора не оказалось дома, и юный аристократ оставил ему записку. На другой день университетский сторож принес князю ответ: «Господин Вяземский, я не школьный учитель, готовый ходить в дом к какому-нибудь немцу, чтобы давать вам уроки».
Немецкие профессора обиделись. Пришлось куратору университета М. Н. Муравьеву журить Мерзлякова.
В поведении его проявилась гордость выбившегося из народных низов человека, собственным трудом и дарованием достигшего успеха. Он не заискивал перед сильными мира сего и университетским начальством. Эту его черту отмечал Герцен в «Былом и думах», писал, отмечая, что многие профессора были раболепны, семинарски неуклюжи, «держались, за исключением Мерзлякова, в черном теле…»
Охотно ездил Алексей Федорович на домашние занятия в подмосковное поместье Вельяминовых-Зерновых село Жодочи. С одним из членов этой семьи, Владимиром Федоровичем, издателем журнала «Северный Меркурий», Мерзляков был дружен по вольному обществу любителей российской словесности. Он-то и пригласил однажды Алексея Федоровича в свое имение, а затем предложил ему давать уроки своей младшей сестре Анисье Федоровне. И вот тогда профессор пережил сильное увлечение своей ученицей. Это была его Элиза, его Лаура!
Писатель и поэт М. Н. Дмитриев, женатый на старшей дочери Вельяминовых-Зерновых Анне Федоровне, вспоминал, что Мерзлякова «все любили, ценили его талант, его добрую душу, его необыкновенное простосердечие, лелеяли и берегли его природную беспечность». Тем не менее Алексей Федорович понимал, что между ним и его ученицей лежит пропасть. Вельяминовы-Зерновы — древний дворянский род, происходящий от князя Чета, явившегося от Золотой Орды к великому князю Ивану Калите. Внук его Дмитрий Зерно имел детей Ивана Годуна (откуда Годуновы), Федора Сабура (откуда Сабуровы) и Дмитрия, внук которого Вениамин явился родоначальником Вельяминовых-Зерновых.
Вельяминовы-Зерновы гордились своей родословной, и Мерзляков знал, что если бы даже Анисья Федоровна дала свое согласие на брак с ним, родители не позволили бы. Но сердцу не прикажешь. И оно любило пламенно, доверчиво, нежно. Это было лучшее время в жизни Мерзлякова, наполненное волнующей мечтой, вдохновением и верой в себя. Большинство своих песен и роман-
221
сов он создает как раз в эти годы. Его страстные послания «К Элизе, от которой не получал очень долго стихов своих, взятых для прочтения», романсы и песни говорят, как высоко ценил поэт любовь, это самое заветное чувство в жизни человека. И во всех посланиях «К Элизе…» автор больше всего дорожит взглядом любимой, «ее улыбкой драгоценной».
В. К. Кюхельбекер восторгался его строкою, которую назвал истинно прекрасной:
Судьба нам изрекла, Чтоб я тебе был я, Чтоб ты была мне ты.
В один из приездов в Жодочи (возможно, что в этот день там гостил помещик Кологривов, за которого впоследствии выйдет замуж Анисья Федоровна) Алексей Федорович Мерзляков был печален, заговорил о своем одиночестве, взял мел и на ломберном столе начал писать:
Среди долины ровныя, На гладкой высоте, Цветет, растет высокий дуб В могучей красоте.
Стола не хватило для всего текста. Мерзлякову принесли перо и бумагу, он переписал начало и закончил всю песнь.
Высокий дуб, развесистый, Один у всех в глазах; Один, один, бедняжечка, Как рекрут на часах! Взойдет ли красно солнышко — Кого под тень принять? Ударит ли погодушка — Кто будет защищать? Ни сосенки кудрявыя, Ни ивки близ него, Ни кустики зеленые Не вьются вкруг него.
222
Ах, скучно одинокому
И дереву расти!
Ах, горько, горького молодцу
Без милой жизнь вести!
Есть много сребра, золота —
Кого им подарить?
Есть много славы, почестей —
Но с кем их разделить?
Встречаюсь ли с знакомыми —
Поклон да был таков;
Встречаюсь ли с пригожими —
Поклон да пара слов.
Одних я сам пугаюся,
Другой бежит меня.
Все други, все приятели
До черного лишь дня!
Где ж сердцем отдохнуть могу.
Когда гроза взойдет?
Друг нежный спит в сырой земле,