А Ксению Игнатьевну Ожгибесову я запомнил навсегда — высокую, исполненную чувства собственного достоинства женщину с грустной улыбкой, с умным взглядом.
К приезду Чехова управляющий дал ей прочитать «Вишневый сад», и это было ее первое знакомство с творчеством Чехова, но потом ее постоянно тянуло к его прозе, и она несколько раз перечитала полное собрание сочинений, добираясь постепенно к самому многотомному.
Когда она говорила о Чехове, лицо ее светилось. Ксения Игнатьевна видела Чехова всего пять дней, но чеховского света ей хватило на всю жизнь.
Михаил Андреевич Осоргин (Ильин)
(1878–1942)
Среди русских писателей двадцатого столетия, вернувшихся к своему читателю из дальнего зарубежья, — Михаил Андреевич Осоргин (настоящая фамилия Ильин), уроженец Перми. Первый писательский успех пришел к нему в Москве в 1921 году, когда по просьбе режиссера Е. Б. Вахтангова он сделал поэтический перевод с итальянского пьесы Карло Гоцци «Принцесса Турандот». Блестящая постановка ее в Вахтанговском театре принесла переводчику широкую известность. Но осенью 1922 года Осоргин был выслан из России с первой группой философов, литераторов, деятелей науки и культуры, неугодных советской власти, на «философском пароходе».
Жил М. А. Осоргин в Париже, где создал более двадцати книг, главная из которых, по мнению самого автора, — роман «Сивцев Вражек», выдержавший во Франции подряд два издания и переведенный на многие языки, а в США удостоенный специальной премии.
Будучи первоклассным публицистом, Осоргин умел высказывать в своих очерках такое глубокое понимание современной ему жизни, что они не теряли своей актуальности и со временем составляли целую книгу.
До конца своих дней он оставался нежным сыном Прикамья и был его пламенным певцом. В мемуарной книге, изданной уже после смерти писателя, М. А. Осоргин с подкупающей искренностью рассказывает о своем пермском детстве, где родная Кама была ему купелью и колыбелью. И в свою веру он был крещен камской волной.
248
КРЕСТНИК КАМЫ
…Кама для меня как бы мать моего мира… У нас, людей речных, иначе видят духовные очи: для других река — поверхность и линии берегов, а мы свою реку видим и вдаль, и вширь, и непременно вглубь, с илистым дном, с песком отмелей, с водорослями, раками, рыбами, тайной подводной жизни, с волной и гладью, прозрачностью и мутью, с облаками и их отражением, с плывущими плотами и судами… Воду, которую мы отпили и в которой до локтя мочили руку, перегнувшись через борт лодки, — мы эту воду потом пьем всю жизнь, куда бы нас судьба ни забросила, и подливаем ее для цвета, вкуса и сравнения и в море, и в горное озеро Неми близ Рима, и в священный Иордан, и в Миссисипи, и в светлый ручей, и в Тихий океан, и в Рейн, и в каждую европейскую
лужу, если в ней отражается солнце.
Михаил Осоргин
«В этом месте Кама шириной в версту с четвертью; левый берег гористый, правый отлогий. Вода цвета стали, к берегам зеленее, к середине молочнее.
Мы, прикамские, относимся к Волге с ласковой снисходительностью: приток, как всякий другой; течет себе от Твери до Казани; Кама же — от Урала до Каспия. Кама — матушка, Волга — дочь. Ни камских глубин, ни могучести камской нет у обмелевшей, глинистой, пропахнувшей нефтью Волги. Чтобы сделать Волгу красивой, понадобились живописные берега; в Каме же красива сама вода и расписной рамки ей не требуется. По Волге едет человек, посмеиваясь, обычно под хмельком. На Каме же все серьезны, она сама — хмель. Вода камская пахнет водой и живой белужиной, а не вяленой воблой и не
и О
жильем человеческим, — как водой, а не портом пахнет открытый океан.
Лодочка моя называлась «Ася» — в честь Аси тургеневской. Сам вывел это имя синей краской по серому фону на носовой части борта. Лодочка-плоскодонка, вертлявая и легкая, как листок серебристого тополя. Можно плыть на ней и вдвоем, но тогда рулевой должен сесть на дно и вытянуть ноги, иначе лодка может перевернуться…
…На этом тополевом листочке, с одним кормовым веслом в руках, переплывал я Каму еще мальчиком, от берега до берега, минут в восемь, в десять.
Сам плавать умел плохо, а на лодке в любую волну чувствовал себя, как дома. Часто бывало, что беляки забрасывали в лодку свой
249
гребешок, и тогда наливало ее водой до половины. Но со мной всегда было ведерышко для вычерпывания воды, а досок на дне не было, — только крепкий упор для ног. Лодочка перекатывается с волны на волну, любая ее подбрасывает, только вот гребешки иногда хлопают через низкий борт. Всегда весело, лишь держи равновесие и не теряйся. С берега смотрят и думают: ну, пропал пловец! А пловец с одной волны скатился — а на другой вынырнул, немного бочком, чтобы не зарылся нос».