Автор «Доктора Живаго» дважды бывал на Урале: в 1916 году зиму и весну жил в Прикамье, а летом 1932 года находился в командировке под Екатеринбургом. Но в середине лета соловьи не
264
поют, и соловьиное пение услышал он на Западном Урале, в птичьи брачные ночи.
Почему же так глубоко запало в душу поэта именно это пение, а точнее, почему он обратил на него обостренное внимание? Ведь почти четыре десятка лет спустя Пастернак дважды описал его — в стихах и в прозе, словно бы кроме тогдашних трелей он слыхом не слыхивал соловья. Или это было особое пение?
Несомненно, двадцатишестилетний Пастернак слушал в Прикамье настоящих, больших мастеров соловьиной песни, побудивших поэта облечь это мимолетное явление в стихи. И какая блестящая поэтическая находка: многозначность слова «дробь» — это и свинцовые шарики для стрельбы из охотничьего ружья, и частые прерывистые звуки, и название колена соловьиной песни.
В кого ружейной крупной дробью Он по чащобе запустил?
265
Когда слушаешь соловья под сводами тайги ночью в одиночестве — озноб берет. Вот что он выделывает! Здесь вспомнишь строки из рассказа И. С. Тургенева «О соловьях»: «У хорошего соловья каждое колено длинно выходит, отчетливо, сильно, чем отчетливей, тем длинней. Дурной спешит: сделал колено, отрубил, скорее другое — и смешался. Дурак дураком и остался. А хороший — нет! Рассудительно поет, правильно. Примется какое-нибудь колено чесать — не сойдет с него до истомы, проберет хоть кого».
Когда-то славились знаменитые курские соловьи, но часто самых лучших певунов подслушивали и вылавливали — на продажу соловьиного пения. Это продолжалось, несмотря на то что еще в 1737 году, при государыне Анне Иоанновне, был указ о запрещении частным лицам продавать певчих птиц. Вот и повылавливали, вот, говорят, и перевелись видные певцы среди курских соловьев, остались только заурядные. Не у кого стало учиться мастерству.
К счастью, на Урале, заселенном вольным и беглым людом, не было обычая держать в неволе певчих птиц, ловить их да торговать ими. Ибо народная мудрость гласит: поется там, где и воля, и холя, и доля. Так сохранились в Прикамье выдающиеся соловьи- песнопевцы.
Откроем книгу широко известного ученого, одного из лучших знатоков экологии, поведения и песен птиц, профессора МГУ Г. Н. Симкина «Певчие птицы»: «В пойме реки Камы, на ее поросших кустарниками и лиственным лесом островах, в середине и в конце мая нам приходилось слышать по 20–40 поющих самцов… Среди этих самцов иногда встречаются певцы небывалого совершенства, силы и строя. Это так называемые ночные соловьи, нередко первыми начинающие вечернее пение около 22 часов, часто поющие в тишине, до начала пения всех птиц, и как бы задающие тон всему огромному лесу. Песни этих птиц выделяются не только сложностью, стройностью и совершенством. Поют эти самцы неторопливо, размеренно, удивительно сочетая полные, спокойные, чуть удлиненные по сравнению с обычной нормой звуки. У таких певцов издавна ценился и необычный строй песни, и совершенство главных колен, и полнота, и глубина звука, и чистота фраз, и удивительное умение чередовать песни своего репертуара, недоступного для ординарных певцов».
Вот какого соловья-песнопевца слушал молодой Пастернак в мае 1916 года, когда
266
Распутицей в бору глухом В далекий хутор на Урале Тащился человек верхом.
Тогда конь так и не пошел через лес. Пришлось вернуться и ехать полевой дорогой, давая кругаля версты три лишних.
Вскоре показался поселок. Конь пошел быстрее. Борису Леонидовичу нравилась Всеволодо-Вильва. За зиму он уже привык к ней, полюбил ее за тишину, за то, что здесь был Чехов. Это имело для него значение. Но здешние места ему казались не только чеховскими, но и пушкинскими. Позже в «Охранной грамоте» он напишет: «Еще естественнее, чем в столицах, разместились мои мысли о нем (о Маяковском. — В. М.) в зимнем полуазиатском ландшафте «Капитанской дочки» на Урале и в пугачевском Прикамье». А главный герой романа Юрий Андреевич Живаго в своей тетради напрямую признается в