По крайней мере, судья сей мыслил вслух. Другие молчали!
Не менее замечательно свидание мое с Сперанским. Несчастье есть пробный камень, на котором узнают людей. Я испытал сию истину на самом себе и, хотя умел ценить сердца человеческие, но, со всем тем, любил забавляться себялюбцами!
В третий приезд отворились для меня двери в кабинет нашего законодателя. Прием его был довольно холодный: приподнявшись немного со своих кресел, он указал мне другие, на противоположной стороне стола, за которым сидел. Сначала разговор наш не заключал ничего занимательного, но под конец сделался огненным.
— Итак, вы решительно намерены утруждать государя? — сказал мне Сперанский.
Я: — Принужден к тому сенаторами, бывшими в Сибири, очернившими меня в драгоценном мнении его, подведшими несправедливо под ответственность, в противность самих законов.
Сперанский: — Не они, а 1-й департамент Правительствующего сената и комитет министров подвергли вас ответственности, следовательно, вы должны жаловаться не на сенаторов, а на сенат, на комитет министров.
Я: — Но Правительствующий сенат и комитет господ министров имели в виду их несправедливые донесения.
Сперанский: — Так жалуйтесь же не на одних сенаторов, а также на сенат, на комитет. И вы думаете, что государь предпочтет вас двум сенаторам, первому департаменту, комитету министров?
Я: — Вся моя надежда на правосудие монарха.
Сперанский: — Поверьте, что вы останетесь в накладе. С сильными слабому бороться невозможно. Сенаторам всегда дастся вера, они всегда останутся правыми.
Я: — Для государя справедливого, каковым я почитаю нашего, все подданные должны быть равны. От него зависит сегодня же сделать из меня крестьянина или сенатора.
Сперанский, язвительно улыбаясь: — Не все так делается, как думается.
Я: — Местное начальство сибирское наверное засвидетельствует, что я обнесен напрасно, стражду невинно.
Сперанский, бледнея: — Чего же вы хотите? Ужели думаете, что государь за вас предаст суду двух сенаторов, целый департамент, комитет министров? Предпочтет им удостоверение генерал-губернатора?
Я: — Не сенат и комитет господ министров обнесли меня государю, но сенаторы, ревизовавшие Западную Сибирь; следовательно, они одни и должны отвечать за неправильный, противозаконный поступок.
Сперанский: — Сенаторов нельзя винить, если б они и представили обозренные ими предметы не в настоящем виде. Каждый из нас имеет свои глаза: предметы сии могли таковыми им показаться.
Я: — Если государь посылает сенаторов куда бы то ни было, особливо в отдаленный край, то, без сомнения, не для того, чтобы они описывали обозреваемые ими предметы в превратном виде, каковыми им покажутся, но в настоящем.
Сперанский, с переменою в лице: — Впрочем, не подумайте, чтобы я брал сторону сенаторов. Мой совет: не беспокоить государя; под судом же быть не великая еще беда! Не вы один испытали сие.
Я: — Конечно, не беда быть под судом для человека, который не дорожит своею честью, но всякому благорожденному больно, очень больно!
Сперанский: — Вступите снова в службу, тогда все может загладиться.
Я: — Могу ли думать о том, быв очернен во мнении государя императора?
Сперанский: — Почему же нет? Есть много примеров.
Я: — Но чрез кого искать мне должности? Ваше высокопревосходительство возьмете ли на себя труд ходатайствовать в мою пользу?
Сперанский, краснея: — Займемся после, когда кончится ваше дело, а теперь унывать вам не для чего.
Сим прекратился разговор с тайным врагом моим. Я, благодаря за лестные обнадеживания, оставил его с тем, чтобы никогда к нему не возвращаться; он наверно дал приказание своему швейцару: решительно не принимать меня. И можно ли ожидать чего хорошего от человека, который держится правила: «все обещать, ничего не исполнять и никому не отказывать!»
В августе 1830 г. Бантыш-Каменский приехал вновь в Петербург.
«Надлежало прежде всего узнать от обер-прокурора 1-го департамента Журавлева, в каком положении находилось тогда мое дело, — и вот средства, употребленные мною для выведания от сего лукавого человека необходимых сведений. Приезжаю к нему в восьмом часу утра; вхожу по докладу в кабинет, он суетится, тащит большие кресла; я помогаю ему в сей работе, усаживаюсь в них с каким-то внутренним предчувствием, что ласковый прием не обещал ничего хорошего!
— Позвольте узнать от вашего превосходительства, — говорю услужливому хозяину, — в каком положении находится теперь мое дело? Тому ровно год, как докладная записка была изготовлена к слушанию.