Это внезапно обнаруживающееся отъединение себя от других, этот эффект чёрной овцы, белой вороны, безухого зайца — были первыми уроками одиночества. Философы говорят, что самое главное интеллектуальное открытие, которое сделал первобытный человек, — это отделение «я» от «не-я», осознание: есть я, с моей судьбой, и есть противостоящий мне (страшный) мир.
Да, как заяц я оказался несостоятелен. Но тут же выяснилось, что выделяться из группы — не всегда значит быть аутсайдером. На том же утреннике желающие могли выступить и с сольным номером. Помню, меня, слегка упирающегося, чья-то мягкая сильная рука выталкивает на сцену — и вот я уже с восторгом пою (даю фонетическую транскрипцию с ударениями; «х» везде означает мягкое украинское «г»):
Чэрэз лис, чэрэз лис
Трэба нам, малята,
Шчоб хрыбив, шчоб хрыбив
В лиси назбыраты.
На мисточку вовчык спочывае,
Вин до лису диток нэ пускае.
Вин скавчыть, вин харчыть,
Клацае зубамы:
— Нэ пушчу, нэ пушчу
Диток за хрыбамы!
Выйшов козлык з зэлэнохо хаю
Та й сэрдыто вовчыку хукае:
— Заколю, заколю
Я тэбэ рохамы,
Затопчу, затопчу
Я тэбэ нохамы.
Вдарыв козлык вовчыка рохамы —
Покотывся вовк у воду прямо.
Мы йдэмо, мы йдэмо
Мостом чэрэз ричку,
Нэсэмо, нэсэмо
Козлыку травычку.
— Ой спасыби, козлыку рохатый,
Шчо помих нам вовчыка нахнаты!
Сорвал аплодисменты.
Другое воспоминание — тоже праздничное. Масленица (по-советски — «Русская зима»). Заснеженная площадь перед «Экраном» забита народом. Играют гармошки. На верхушке обледенелого столба (его для этого специально поливали водой) прикреплены валенки. К ним упорно всползает какой-то мужик. Толпа его подбадривает громкими пьяными криками. И чуть не все вокруг едят мороженое — на сорокаградусном морозе!
По мере расширения личного горизонта множились опасности. Раз возле «Экрана» за мной погнались какие-то ребята (думаю, репликанты того должника). Денег для них у меня не было, дорогу к дому они отсекли, — пришлось удирать в сторону школы. И вот во время этого сумасшедшего бега я вдруг в последнее мгновение увидел прямо перед глазами колючую проволоку. В каком-то невероятном изгибе я успел повернуть налево и только оцарапал висок. Дома, увидев окровавленного ребёнка (убежать мне, стало быть, удалось), родители переполошились — и отец пошёл к администрации кинотеатра — снимать эту проволоку к чёртовой матери. Когда её скусывали со столбов, — она искрила!
Но и дома терять бдительности было нельзя. Вот я стою перед зеркалом, разглядывая отцовский набор для бритья, с зажатым в руке «безопасным» лезвием — обоюдоострой пластиночкой «Невы». Потом подношу её к лицу — и медленно провожу — сверху вниз. Великолепно яркая кровь кривой дорожкой заливает щеку.
Вообще шаги в мир, как я теперь понимаю, почти обязательно сопровождались физической или душевной болью: оправка на морозе, драка в дровенниках, убитая кошка, падения с велосипеда и качели (мой визави резко вскакивает с противоположного конца — по каким-то неуловимым признакам я понимаю: нарочно — и я оглушительно хлопаюсь затылком оземь), утрата денег, мешков с обувью, варежек на тесёмках и шапочек с ушами… Вот так я и усвоил — навсегда: опыт приходит через боль, — и если прошёл по жизни без разрушительных потерь, то только потому, что придерживался принципа: можешь избегнуть незнакомого — человека, ситуации, действия, — избегай!