Или это было лишь неизъяснимое различие крови?
Сейчас в глазах Хуаны, полыхнувших на мгновение черным огнем, она прочитала страх, и торжество, и тягучее презрение варвара.
— Что все это означает? — спросила она у нее.
— Это значит, нинья, что колокола больше не будут звонить. Они сняли колокола и бьют в барабаны в церкви. Слышишь! Слышишь!
Вновь раздалась быстрая дробь барабанов, от которой бросало в дрожь.
Кэт и Хуана подошли к раскрытому окну.
— Смотри, нинья! Глаз Другого! Больше нет крестов на церкви. Это Глаз Другого. Смотри! Как он блестит! Как красиво!
— Это значит, — послышался грубоватый ломающийся голос Эсекьеля, — что это церковь Кецалькоатля. Теперь это храм Кецалькоатля, нашего собственного Бога.
Он явно был одним из верных Людей Кецалькоатля.
— Подумать только! — пробормотала Хуана в благоговейном страхе.
Она подняла голову, и глаза женщин встретились на мгновение.
— Посмотри на солнечные глаза ниньи! — крикнула Хуана, кладя ладонь на руку Кэт. Глаза у Кэт были карего оттенка, переменчивые, серо-золотые, и сейчас в них мерцало изумление с оттенком испуга и смятения. В голосе Хуаны слышалось торжество.
У окна внезапно появился человек в белом серапе с сине-черной оторочкой, приподнял шляпу, украшенную эмблемой Кецалькоатля, и протянул небольшую карточку.
Она прочитала: «Приходите к церкви, когда услышите большой барабан; в семь часов». Внизу вместо подписи стоял знак Кецалькоатля.
— Очень хорошо! — сказала Кэт. — Я приду.
Было уже четверть седьмого. Снаружи слышалось шарканье веника Хуаны, подметавшей веранду. Кэт надела белое платье, желтую шляпу и ожерелье из бледных топазов, отсвечивавших желтым и розоватым.
Земля была влажной после дождя, листва чистая и по тропически густая, но землю усеивала масса старых листьев, сбитых ливнем.
— Нинья! Уже уходишь! Подожди! Подожди! Кофе, Конча! Быстро!
Раздался топот босых ног, дети несли чашку, блюдо со сладкими булочками и сахар, следом торопливо ковыляла их мать с кофе. Широко шагая прошел по дорожке Эсекьель, приподняв на ходу шляпу. Он направлялся к домику слуг. Появилась Хуана.
— Эсекьель говорит!.. — крикнула она. В этот момент мягкий, медленный удар неожиданно разорвал воздух, оставив после себя зияющую дыру. «Бум! Бум! Бум!» — раздавалось очень медленно. Это был большой барабан, его непререкаемый голос.
Кэт тут же отставила чашку и встала.
— Я иду в церковь, — сказала она.
— Да, нинья… Эсекьель говорит… Я тоже иду, нинья…
И Хуана помчалась за своим черным платком.
Человек в белом серапе с сине-черной оторочкой ждал у ворот. Он поздоровался, приподняв шляпу, и зашагал за Кэт и Хуаной.
— Он идет за нами! — зашептала Хуана.
Кэт плотней стянула желтую шаль на плечах.
Было воскресное утро, вдоль берега озера выстроились черные лодки. Но сам берег был пуст. Как только раздался медленный низкий рев большого барабана, последние, еще остававшиеся на берегу люди помчались к церкви.
Там уже собралась огромная толпа индейцев, мужчин в темных серапе или в наброшенных на плечи красных одеялах — дождливыми ночами было холодно, — держащих шляпы в руках. Море высоких, черноволосых индейских голов! Женщины в синих платках пробивались поближе. Большой барабан замедленно, глухо звучал с колокольни. У Кэт душа в пятки ушла.
Среди толпы в два ряда стояли вооруженные винтовками мужчины в красных серапе Уицилопочтли с черными алмазами на плечах, образуя проход.
— Проходите! — сказал ей провожатый. И Кэт направилась по коридору из красных с черным серапе, шагая медленно и полубессознательно под устремленными на нее взглядами черных глаз. Ее страж следовал позади. Но Хуану развернули обратно.
Кэт посмотрела на свои ноги и споткнулась. Потом подняла глаза.
В воротах стояла ослепительная фигура в серапе, украшенном сверкающими алыми, белыми и черными зигзагами, идущими снизу до черных плеч, над которыми виднелось лицо Сиприано, спокойное, величественное, с маленькой черной бородкой и дугами бровей. Он поднял руку, приветствуя ее.
Позади него до закрытой двери церкви тянулся двойной ряд стражей Кецалькоатля в серапе с сине-черной каймой.
— Что я должна делать? — спросила Кэт.
— Постойте минутку со мной, — ответил Сиприано.
Это было нелегко, стоять перед этим морем смуглолицых людей, устремивших на нее черные горящие глаза. В конце концов, она была грингита и чувствовала это. Жертвоприношение? Неужели она жертва? Она опустила голову в желтой шляпе и посмотрела на топазовое ожерелье цвета светлой болотной воды, мерцая, подрагивавшее на белой груди ее платья. Его подарил ей Джоаким. Он сам сделал его, это ожерелье, в Корнуолле. Так далеко! В другом мире, в другой жизни, в другую эпоху! Теперь ей предстоит тяжкое испытание, как жертве.