— Что ж, — сказала миссис Норрис, — пора выпить чаю.
Майор извинился и откланялся.
Миссис Норрис плотней укутала плечи шалью и повела компанию через сумрачную прихожую на маленькую террасу, где на низких стенах густо цвели вьющиеся растения и цветы. Тут были колокольчики, красные и бархатистые, похожие на капли засыхающей крови, и грозди белых роз, и ворохи пурпурных бугенвиллий.
— Как тут красиво! — воскликнула Кэт. — И эти огромные темные деревья вокруг!
Но стояла словно в каком-то ужасе.
— Да, красиво, — сказала миссис Норрис с удовлетворением обладательницы этой красоты. — Столько времени уходит на то, чтобы ухаживать за ними. — И, проходя по террасе в своей короткой черной шали, она отвела бугенвиллии от ржаво-алых колокольчиков и ласковым движением продвинула между ними маленькие белые розы.
— Мне кажется, сочетание двух оттенков красного выглядит интересно, — сказал Оуэн.
— Вы находите? — машинально откликнулась миссис Норрис, не реагируя на его замечание.
Небо в вышине было голубым, но у низкого горизонта затянуто мутной, перламутровой дымкой. Облака рассеялись.
— Никогда не увидишь ни Попокатепетль, ни Иштасиуатль, — огорчилась Кэт.
— В это время года не увидишь. Но посмотрите туда, между деревьями, и увидите Ауско{9}!
Кэт взглянула на сумрачную гору, видневшуюся сквозь деревья.
На низких каменных перилах были разложены ацтекские вещицы: обсидиановые ножи, необычного вида довольно толстый каменный жезл или дубинка, сидящие на корточках гримасничающие идолы из черного базальта. Оуэн взвесил в руке жезл: даже по ощущению — смертоносная вещь.
Кэт обернулась к генералу, стоявшему рядом с ней с лицом безучастным, хотя и готовым в любой момент оживиться.
— Ацтекские вещи действуют на меня угнетающе, — сказала она.
— Для того они и сделаны, — ответил он на своем красивом культурном английском, тем не менее, речь его несколько напоминала болтовню попугая.
— В них нет надежды, — сказала она.
— Возможно, ацтеки никогда ни на что не надеялись, — машинально проговорил он.
— Но ведь надежда — это то, что дает человеку силы жить?
— Вам — может быть. Но не ацтекам, не сегодняшнему индейцу.
Он говорил как человек, который думает о чем-то своем, которого не очень занимают вопросы собеседника и даже собственные на них ответы.
— Что же тогда у них есть, если нет надежды? — спросила она.
— Вероятно, у них есть иной источник силы, — ответил он уклончиво.
— Я хотела бы дать им надежду, — сказала она. — Если бы у них была надежда, они не были бы столь печальны, соблюдали бы чистоту и забыли о паразитах.
— Это, конечно, было бы замечательно, — слегка улыбнулся он. — Но, думаю, они не так уж печальны. Они много смеются, они веселы.
— Нет, — сказала она. — Они действуют на меня угнетающе, словно камень ложится на сердце. Из-за них я становлюсь раздражительной, и мне хочется уехать.
— Из Мексики?
— Да. Я чувствую в себе желание уехать и больше никогда, никогда не видеть ее. Гнетущая, ужасающая страна.
— Попробуйте пожить здесь еще немного, — сказал он. — Возможно, ваши ощущения изменятся. А возможно, нет, — закончил он неопределенно, непонятным тоном.
Она почувствовала в нем какое-то томительное влечение к ней. Это было как некий зов, долетающий до нее и исходящий от сердца, бьющегося в его груди. Словно само его сердце испускало темные лучи, ищущие и тоскующие. Она в первый раз уловила это сейчас на мгновение, совершенно независимо от разговора, и поневоле смутилась.
— И что же, нас все угнетает в Мексике? — добавил он почти застенчиво, но с оттенком насмешки, и повернул к ней обеспокоенное наивное лицо, таившее в себе вековые суровость и непримиримость.
— Почти все! — ответила она. — Каждый раз сердце сжимается. Посмотрите, какие глаза у этих мужчин в больших шляпах — я называю их пеонами. В них нет зрачков. Этих мощных красивых мужчин, под их большими шляпами, их по-настоящему нет. В них нет души, нет реальной личности. Их зрачки — яростные черные дыры, как око циклона.
Она посмотрела тревожными серыми глазами в черные, раскосые, внимательные, умные глаза маленького человека, стоящего рядом. В них были детская обида, озадаченность. Но одновременно какое-то упрямство и мудрость, демоническая мудрость, по-звериному противящаяся ей.
— То есть вы имеете в виду, что в нас нет подлинности, что за нами ничего не стоит, кроме убийства и смерти, — сказал он утвердительно.