Миссис Норрис быстро, но с явной обидой забрала у нее блюдо, проговорив:
— Судья Берлап боится сезама, он предпочитает, чтобы пещера оставалась закрытой. — И спокойно передала блюдо Сиприано, который следил за выходкой старика черными, змеиными глазами.
— Видели вы статью Уиллиса Райса Хоупа в «Эксельсиоре»? — неожиданно прорычал судья, обращаясь к хозяйке.
— Да. И нашла ее очень разумной.
— Единственная разумная статья из всего, что было написано об этом аграрном законодательстве. Разумная! Надо думать. Ведь Райс Хоуп явился ко мне, и я подсказал ему кое-что. И его статья говорит обо всем, ни один важный вопрос не упущен.
— О да! — сказала миссис Норрис довольно холодно. — Если бы только слова могли изменить существующее положение, судья Берлап.
— Все зло от неверных слов! — прорычал судья. — Такие, как Гарфилд Спенс, приезжают сюда и говорят преступные вещи. Дело в том, что город наводнен социалистами и Sinverguenzas[19] из Нью-Йорка.
Миссис Норрис поправила пенсне.
— К счастью, — сказала она, — до Тлаколулы они не добрались, так что нам и думать о них ни к чему. Миссис Генри, позвольте налить вам еще чашечку.
— Читаете по-испански? — спросил, как из пушки выпалил, судья Оуэна. Оуэн в своих больших очках в черепаховой оправе явно был для своего раздражительного соотечественника что красная тряпка для быка.
— Нет! — выпустил ответное ядро Оуэн.
Миссис Норрис снова поправила пенсне.
— Какое облегчение, слышать, что кто-то совершенный невежда в испанском и совершенно не стыдится этого, — сказала она. — Нас отец к двенадцати годам заставил выучить четыре языка, и мы по сию пору помним ту каторгу. До взрослых лет меня вынуждали быть синим чулком. Кстати! Как ваша нога, судья, трудно ходить? Слышали о беде с моей лодыжкой?
— Конечно, слышали! — вскричала миссис Берлап, как мореплаватель, увидевший наконец землю. — Я так старалась выкроить минутку и навестить вас, разузнать о вашем здоровье. Мы так переживали за вас.
— А что произошло? — поинтересовалась Кэт.
— Да я совершенно глупо поскользнулась на апельсиновой корке, будучи в городе — как раз на углу Сан Хуан де Латран и Мадеро. И грохнулась. Ну, конечно, поднявшись, я первым делом сбросила корку ногой в сточную канаву. И, вы не поверите, компания мекс… — она тут же поправилась: — парней, стоявших на углу, принялась хохотать, увидя, как я толкаю эту корку. Сочли, что это ужасно смешно.
— Ну, разумеется, захохотали, — сказал судья. — Они ведь поджидали очередную жертву.
— И никто не пришел вам на помощь? — спросила Кэт.
— О, нет! Если в этой стране с кем-то произойдет несчастный случай, вы никогда, никогда не должны пытаться помочь. Если только прикоснетесь к бедняге, вас могут арестовать как виновника происшествия.
— Таков закон! — сказал судья. — Если вы прикоснетесь до прибытия полиции, вас арестуют за соучастие. Лозунг таков: пусть жертва лежит и истекает кровью.
— Это правда? — спросила Кэт дона Рамона.
— Истинная правда, — ответил он. — Нельзя дотрагиваться до пострадавшего.
— Как отвратительно! — сказала Кэт.
— Отвратительно! — закричал судья. — В этой стране масса чего отвратительного, о чем вы узнаете, если побудете здесь подольше. Я едва не погиб из-за банановой шкурки; несколько дней лежал в затемненной комнате, находясь между жизнью и смертью, так и охромел на всю жизнь.
— Ужасно! — содрогнулась Кэт. — А что произошло, когда вы упали?
— Что произошло? Я просто сломал бедро.
Случай был действительно тяжелый и доставил судье большие страдания.
— Вряд ли стоит винить в этом Мексику, — сказал, втайне ликуя, Оуэн. — Я поскользнулся на банановой кожуре в Лондоне, на Лексингтон авеню; но, к счастью, отделался только синяком на мягком месте.
— Ударились не головой? — спросила миссис Генри.
— Нет, — засмеялся Оуэн. — Противоположным местом.
— Мы должны добавить банановую кожуру к перечню общественных угроз, — сказал юный Генри. — Я американец и готов в любой день превратиться в большевика, чтобы сберечь свои песо, так что мне можно повторить, что сказал мне вчера один человек. Он сказал: в сегодняшнем мире две болезни — большевизм и американизм; и худшая из них — американизм, потому что большевизм уничтожает только ваш дом, или бизнес, или разносит вам череп, американизм же губит вашу душу.
— Кто он, тот человек? — проворчал судья.