Она вернулась в отель, чувствуя, как в ней снова разгорается ярость. Она удивлялась себе. Обычно она была такой добродушной и снисходительной. Но что-то в этой стране раздражало ее и вызывало такую ярость, что, казалось, она не выдержит, умрет. Испепеляющую, бешеную ярость.
А быть может, думала она, в крови белых и смуглых мексиканцев происходит некая особая реакция, вследствие чего они тоже почти всегда переживают состояние сдерживаемого раздражения и гнева, которым должны найти выход. Они должны жить во время поражения, поражения в непонятной игре жизни с ее провалами и взлетами.
Быть может, дело в этой почве, из которой лезет дракон земли, исходят некое испарение, некая вибрация, пагубные для самого состава крови и нервной структуры людей. Быть может, это исходит из вулканов. Или, быть может, даже от молчаливого, змеиного сопротивления тех масс мощных коренных мексиканцев, в ком преимущественно течет древняя, густая, непокорная кровь, кровь индейцев.
Кто знает? Но что-то тут было, и оно ощущалось очень сильно. Кэт лежала на кровати и размышляла о собственной, идущей из глубины души ярости. С этим ничего не поделаешь!
Но молодой Гарсиа был действительно очень милым. Днем он пришел в отель и послал ей в номер визитку. Кэт, чувствуя себя неважно, приняла его с неохотой.
— Я пришел, — объяснил он несколько холодно и с достоинством, как посол, явившийся сделать заявление, — чтобы сказать вам, что мне тоже не по вкусу те карикатуры. Мне они тоже не нравятся. Мне не нравятся молодые люди, юноши и девушки, да? — видеть их постоянно. Мне — тоже — не нравится. Но думаю также, что здесь, в Мексике, мы ничего не можем с этим поделать. Люди очень порочны, очень алчны, да? — они хотят лишь награбить денег здесь, остальное их не волнует. Поэтому мы должны ненавидеть их. Да, должны. Но мне тоже, мне это тоже не нравится.
Он стискивал руками шляпу и дергал плечами — противоречивые чувства боролись в нем.
Кэт внезапно рассмеялась, засмеялся и он, несколько вымученно и растерянно.
— Ужасно мило, что вы пришли и сказали это, — подбодрила она его.
— Нет, не мило, — сказал он, хмурясь. — Но я не знал, что делать. Возможно, вы думаете, я — другой, не такой, какой есть. А я не хочу этого.
Он вспыхнул и смутился. В нем была какая-то удивительная наивная искренность, ведь он был сейчас искренен. Если бы он предпочел упражняться в софистике, ему было бы легче. Но он хотел быть искренним с Кэт.
— Знаю, знаю, — засмеялась Кэт, — вы относитесь к этому во многом как я. Знаю, вы только притворяетесь жестоким и непримиримым.
— Нет! — сказал он, и его глаза сверкнули темным огнем. — Меня переполняет ярость. Я так ненавижу этих людей, которые забирают, только забирают у Мексики — деньги и прочее — все! — Он широко раскинул руки, словно обнимая это все. — Ненавижу, потому что должен ненавидеть, да? Но я и сожалею — сожалею, что приходится так много ненавидеть. Да, думаю, что сожалею, уверен.
Он угрюмо нахмурился. И его округлое, молодое, свежее лицо исказилось злобой и ненавистью, тоже очень искренними.
Кэт видела, что в нем вовсе нет сожаления. Лишь два чувства — природной, мягкой, отзывчивой доброты и мрачной злобы и ненависти — боролись в нем, как тень и свет в облачный день, мгновенно сменяя друг друга. Но что привлекало в нем, это его бесхитростная простота, несмотря на сложность обуревавших его чувств, и то обстоятельство, что его злоба была умозрительной, не затрагивающей личности, даже его самого.
Она вышла с ним выпить чаю, во время ее отсутствия заглянул дон Рамон и оставил визитные карточки с загнутым вниз уголком и приглашение ей и Оуэну на обед. В этих карточках и приглашении была почти старомодная вежливость.
Просматривая газету, она наткнулась на необычную заметку. Она без особого труда могла читать на испанском. Сложней было говорить на нем, как-то ее остановил итальянец и пришлось долго объясняться, спотыкаясь чуть не на каждом слове. Она глянула на английскую страницу «Эксельсиора» — нет ли там чего-то подобного. Потом, любопытствуя, вернулась к испанским страницам.
Небольшая заметка находилась среди прочей испанской информации и была озаглавлена следующим образом: «Древние боги возвращаются в долину Мехико».
«Вчера утром, ближе к полудню, городок Сайюла на озере Сайюла в штате Халиско охватило волнение, причиной которого стало происшествие более или менее комического свойства. Женщины, живущие на берегах озера, каждый день вскоре после восхода солнца спускаются к воде с большими охапками белья. Собираясь, как утки, по нескольку человек, они, стоя на коленях на прибрежных камнях, стирают грязное белье в мягкой воде озера, временами отрываясь от своего занятия, когда мимо проплывает старое canoa[35] под большим парусом. Картина почти не изменилась со времен Монтесумы, когда обитавшие на берегах озера индейцы поклонялись духу вод и бросали в озеро маленькие фигурки идолов из обожженной глины, которые оно иногда возвращало потомкам умерших идолопоклонников, напоминая им об обычае, не совсем еще преданном забвению.