Необузданные, угрюмые, держащиеся прямо мужчины севера страны! Выродившиеся потомки обитателей долины Мехико с головой, торчащей из прорези в пончо! Высокие мужчины Тласкалы, торгующие мороженым или огромными сладковатыми сдобными булками и фигурным хлебом! Быстрые маленькие индейцы Оахаки, проворные, как пауки! Странно напоминающие китайцев аборигены ближе к Веракрус! Смуглые лица и огромные черные глаза на взморье в штате Синалоа! Красивые мужчины со свернутыми алыми одеялами на плече — в Халиско!
Разноплеменные и разноязыкие, более чуждые друг другу, чем французы, англичане и немцы в Европе. Мексика! Даже не корень будущей нации, а потому проявления оголтелого национализма редки. И даже не раса.
И тем не менее, народ. Во всех проглядывает что-то индейское. Будь то мужчины в синих комбинезонах и шляпах с опущенными полями в столичном Мехико, или в обтягивающих стройные ноги джинсах, или трудяги в белых рубахах и штанах на полях, — во всех непостижимым образом есть что-то общее. Прямая, горделивая походка — движение от основания позвоночника, высоко поднятое колено, короткий шаг. Беспечно балансируя громадными сомбреро. Серапе на откинутых назад плечах, как королевская мантия. И большинство из них красивы, со смуглой, теплого бронзового цвета кожей, такой гладкой и живой, и с гордо поднятой головой с черными с отливом волосами, как растопорщенные, великолепные перья. Огромные, блестящие, черные и будто без зрачков глаза, удивленно глядящие на вас. Неожиданная, обаятельная улыбка, когда улыбнешься им первый. Но глаза прежние, удивленные.
Да, и еще она должна была вспомнить стройных маленьких мужчин — презренного вида, иногда невероятно грязных, которые смотрят на вас с холодной враждебностью слякоти под ногами, по-кошачьи следуя за вами. Ядовитые, тощие, ожесточенные маленькие человечки, неприветливые и живущие своей непонятной жизнью, как скорпионы, и такие же опасные.
И действительно жуткие лица каких-то существ, встречающихся в городе, слегка опухших от яда текилы, с затуманенными косящими черными глазами, в которых плещется само зло. Никогда она не видела таких лиц, исполненных неприкрытой звериной злобы, ледяных и похожих на хари насекомых, как в Мехико-Сити.
Страна производила непонятное впечатление безысходности и бесстрашия. Непокоренный, вечно сопротивляющийся, этот народ жил, ни на что не надеясь, ни о чем не заботясь. Даже весело и смеясь безразлично-беспечно.
В чем-то они были как ее собственные ирландцы, но зашли намного дальше. А еще им удалось то, что сознательным и претенциозным ирландцам редко удавалось, — заставили почувствовать необъяснимо жгучее сострадание к ним.
Вместе с тем она боялась их. Они давили, вдавливали ее в темные глубины небытия.
То же и женщины. В широких длинных юбках и босоногие, в больших темно-синих шарфах или шалях, называемых rebozo, на женственных маленьких головках или туго стягивающих плечи, они были само воплощение пугливой покорности, изначальной женственности мира, такой трогательной и нездешней. Переполняющие сумрачные церкви, где они стоят на коленях, все до одной в темно-синих rebozo, подолы бледных юбок на полу, головы и плечи укутаны темно и туго, раскачиваются, молясь в страхе и исступлении! Церковь, набитая укутанными женщинами, неистово молящимися в ужасе и блаженстве, рождала в Кэт чувство умиления и отвращения. Они рабски кланялись, как люди, в которых еще не вдохнули душу.
Мягкие космы, в которые они постоянно запускали пальцы, скребя голову, кусаемую вшами, круглоглазый младенец, как кабачок, завязанный в шаль и болтающийся на плече, немытые ступни и лодыжки, вновь что-то змеиное под длинной, хлопающей, замызганной бумажной юбкой; и, опять, темные глаза еще не мыслящего существа, кроткие, молящие и вместе с тем пусто-надменные! Что-то таится там, в средоточии женской натуры, таится, как змея. Страх! Страх, что ее сотворение не завершится, что она не сможет окончательно стать человеком. И неизменное подозрение и затаенное пренебрежение, презрение к венцу творения — те же, что у кусающей змеи.
Как женщина, Кэт боялась их больше мужчин. Женщины были маленького росточка, коварные, мужчины — крупней и беспечней. Но у каждой в глазах проглядывала неочеловеченная сердцевина, где таились зло и презрение.
Иногда Кэт спрашивала себя, а не была ли Америка и впрямь великим континентом смерти, великим «Нет!» европейскому, и азиатскому, и даже африканскому «Да!» Не была ли Америка в действительности великим плавильным котлом, где люди созидательных континентов были переплавлены, но не в новое создание, а в однородность смерти? Не была ли она великим континентом уничтожения, а все населявшие ее люди орудиями таинственной пагубы?! Континентом, рвущим, рвущим созидательную душу из человека, пока он наконец не вырывал росток с корнем и человек не становился механическим существом с автоматическими реакциями и единственным желанием — вырывать все живое из каждой спонтанной личности.