На северном краю площади еще светились палатки, люди продолжали покупать и продавать. Но они тоже казались одинокими и бесплотными, почти как в воспоминании.
Когда все мужчины сели, женщины одна за другой стали несмело подходить ближе и опускаться на корточки рядом — широкие юбки, раскинувшиеся по земле, как распустившиеся цветы, темные rebozos на маленьких, круглых, робких головках. Некоторые, не осмеливаясь подходить слишком близко, заняли скамейки чуть поодаль, которые опустели, поскольку, заслышав бой барабана, многие женщины и мужчины покинули площадь.
Так что она была странно пустой. Плотная толпа вокруг барабанщика и внешний мир, кажущийся безлюдным и враждебным. Только на темной узкой улочке, уходившей во тьму озера, стояли, будто призраки, люди: мужчины, опустившие на лица концы серапе и, скрытые темнотой, молча наблюдавшие за происходящим.
Кэт, стоявшая в дверном проеме над Хуаной, которая сидела у ее ног, на ступеньке, как завороженная смотрела на круг безмолвных, полуобнаженных мужчин, освещаемых пламенем факелов. Черные головы, спокойные и красные в свете факелов индейские тела, по-своему красивые и в то же время таящие в себе что-то ужасное. Спокойные, полные, красивые торсы молчаливых мужчин, мягкий наклон опущенных голов; мягкие, расслабленные плечи, в то же время такие широкие и соразмерные с мощными спинами; плечи, слегка поникшие от тяжести расслабленной, дремлющей в них силы; красивая красноватая кожа, мерцающая темной безупречностью; сильная грудь, такая мужественная и такая широкая, однако же без напрягшейся мускулатуры, как у белых; и смуглые, закрытые лица, охраняющие затемненное сознание, черные усы и аккуратные бородки, обрамляющие сомкнутое молчание губ, — все это странным образом волновало, рождало странные, пугающие ощущения в душе. Эти мужчины со смуглыми, гладкими телами, такими неподвижными и спокойными, в то же время внушали страх. Что-то темное, давящее и змеиное было в их молчании и спокойствии. Их нагие торсы облекала неясная тень, безошибочно чувствуемая тайна. Будь это белые мужчины, они были бы мускулисты, дружелюбны, открытость была бы в самом их облике, в вольных позах. Иное дело эти люди. Самая их нагота лишь говорила о неясных, мрачных безднах их врожденной затаенности, их извечной скрытости. Они были не от мира света.
Все сидели в полной неподвижности; напряженное молчание сгустилось до мертвой, ночной тишины. Люди с голыми плечами застыли, погруженные в себя, прислушиваясь темными ушами крови. Красные кушаки туго обхватывали поясницу, широкие белые штаны, сильно накрахмаленные, перехвачены на лодыжках красными тесемками, смуглые ступни в huaraches с красными ремешками, освещаемые факелами, казались почти черными. Чего же они все-таки хотели — от жизни, — эти люди, которые сидели так спокойно, ничего не требуя, но от которых, однако, исходила такая грозная, властная сила?
Они одновременно привлекали и отталкивали Кэт. Привлекали, почти завораживали своей необычной мощью, мощью ядра. Это было словно пылающее темным пламенем, раскаленное ядро новой жизни. И отталкивали необычной гнетущей тяжестью, заставлявшей дух уходить в землю, как темная вода. Отталкивали молчаливой, каменной враждебностью к бледнолицей духовности.
И все же ей казалось, что здесь, только здесь, бьется жизнь, как глубинный, новый огонь. Вне этого места жизнь, она знала это, кажется тусклой, бледной, стерильной. Ее мертвенно-бледный и усталый мир! Здесь же — темные, красноватые фигуры, освещенные пламенем факелов, как средоточие вечного огня, и это, несомненно, новое рождение человечества!
Она знала, что это так. Но предпочитала держаться поодаль, чтобы ни с кем не соприкасаться. Реального контакта она бы не вынесла.
Человек, державший флаг с изображением солнца, поднял голову, словно собираясь заговорить. Но не заговорил. Он был стар; в его редкой бороде блестели седые волосы, седые волосы, падавшие на полные, темные губы. И его лицо было необычно полным, с редкими глубокими морщинами, лицо старика среди молодых лиц. Однако волосы надо лбом были густые, черные, и все тело было гладким и сильным. Только плечи, может, чуть округлей, грузней, мягче, чем у молодых мужчин.
Его черные глаза какое-то время смотрели невидяще. Может, он действительно был слеп; может, он был погружен в тяжелые раздумья, какие-то тяжелые воспоминания, отчего его лицо казалось лицом слепца.
Наконец он заговорил, медленно, ясным, бесстрастным голосом, который странно напоминал голос умолкшего барабана:
— Слушайте меня, мужчины! Слушайте меня, жены мужчин! В давние времена озеро стало звать людей, в тишине ночи. И не было людей. Маленькие чарале плавали у берега, ища кого-нибудь, и багари, и другие большие рыбы выпрыгивали из воды и смотрели вокруг. Но не было людей.