Приближался дождливый сезон, и ночной ветер с озера пугающе шумел в кронах деревьев и скрипел многочисленными неплотно закрывающимися дверями в доме. До прислуги, ночевавшей в своем домишке, было в случае чего не докричаться. И в Мехико, по ночам, даже если рядом есть кто-то, остаешься абсолютно одиноким, словно человек в черном плаще поворачивается к вам спиной.
Утром Хуана вернулась с plaza: глаза круглые и черней обычного, на бронзовом лице выражение застарелого, бессильного, обезьяньего страха. Племя, закоснелое в страхе и не способное избавиться от него. Она тут же принялась взахлеб рассказывать Кэт на своем полуварварском жаргоне о том, что в один дом вломились бандиты и зарезали женщину. А еще сказала, что хозяин отеля велел передать, что Кэт небезопасно ночевать одной в доме. Что она должна перебраться в отель.
Весь городок пребывал в состоянии странного, рептильного предчувствия беды, поражающего темных людей. Панический страх, ощущение какой-то дьявольщины и ужаса сгущались в ночном воздухе. По мере того как голубело утро, бодрое настроение возвращалось. Но ночью атмосфера начинала сгущаться, как свертывающаяся кровь.
Страх, конечно, передавался от человека к человеку. Кэт была уверена, что если бы Хуана и ее семья в дальнем конце дома не сжимались от рептильного своего ужаса, то сама она не боялась бы. Хуана, так сказать, походила на парализованную ужасом ящерицу.
Мужчин рядом с ними не было. У Хуаны было двое сыновей, Хесус, парень лет двадцати, и Эсекьель, которому было около семнадцати. Но Хесус — Хуана произносила его имя как Есусн — следил за бензиновым движком, вырабатывавшим электричество, и они с Эсекьелем спали на полу в крохотном помещении станции. Так что Хуана жалась с двумя дочерьми, Кончей и Марией, в дальней каморке в доме Кэт и словно распространяла вокруг себя удушливый запах страха.
Городок как вымер. Обычно на plaza до десяти вечера кипела жизнь: горели жаровни, расхаживал мороженщик, без устали зазывно покрикивая: «Nieve! Nieve!» На соседних улочках народ сплетничал или слушал гитары юнцов.
Теперь уже в девять там было безлюдно, странно безжизненно и пусто. И Jefe[66] объявил, что всякий, кто появится на улице после десяти часов, будет подвергнут аресту.
Кэт быстро дошла до дому и заперлась на своей половине. Было непросто сопротивляться паническому страху, стоявшему в черных глазах этих полуварваров. Ты вдыхал его с воздухом, как наркотический газ, сжимающий сердце и парализующий душу ощущением зла, черного, ужасающего зла.
Она лежала в абсолютной тьме: свет полностью отключили, везде, в десять часов, и воцарилась первобытная тьма. Она просто-таки чувствовала в воздухе сатанинское дыхание зла.
Она вспомнила жуткие местные истории, которые ей доводилось слышать. И вновь подумала о людях, внешне таких спокойных, таких милых, ласково улыбающихся. Еще Гумбольдт{24} сказал о мексиканцах, что мало у каких народов столь ласковая улыбка и в то же время столь свирепый взгляд. Нельзя сказать, что их взгляд столь уж свиреп. Но глаза у них черны, как мрак пред Сотворением, и сверкают, как кинжал. И в предмирном этом мраке всплывает со дна добиблейского прошлого жажда крови.
Недосотворенные, полусотворенные, эти люди были во власти того древнего, зловещего, что лежало на дне их души. Пока их ничто не тревожило, они были ласковы и добродушны, по-своему непритворно наивны. Но стоило вывести их из себя, со дна поднимались черные тучи отложений, и их снова охватывала древняя, приводящая в ужас страсть к убийству, жажда крови, нечеловеческая ненависть. Недосотворенные люди, пребывающие во власти первобытных страстей.
Она чувствовала, что где-то на дне их души живет бесконечная злоба, как боль незаживающей раны. Тяжелая, с глазами, налитыми кровью, злоба людей, в которых так и не «вдунули душу живую», которые так и не смогли обрести суть, индивидуальную целостность, победив хаос страстей и сил, и смерти. Они остались в плену древних желаний и сил, как в кольцах черного змея, который стискивает сердце. Тяжкий, смрадный гнет непобежденного прошлого.
И под этим гнетом они живут и умирают, без особых сожалений расставаясь с жизнью. Попавшие в капкан природы и не способные освободиться. Почерневшие от безжалостного солнца, подобные оголенному проводу в этой насыщенной электричеством мексиканской атмосфере, данники вулканов, бурлящих у них под ногами. В капкане невероятно мощной природы Американского континента, награждающей людей могучим телом, но угнетающей душу и не позволяющей ей зародиться. Или же, если рождается человек с душой, враждебная природа постепенно ломает ее, исподволь, пока душа не распадется на идеи и механические действия и останется тело, полное неодухотворенной энергии, но с мертвой и разлагающейся кровью-душой.