— Замечательно отдохнула! — ответила Кэт. — Какая здесь тишина! Только барабан звучит. Наверное, из-за этого кажется, что вокруг такая тишина. Хотя я всегда считала, что это озеро создает своего рода тишину.
— Ах, барабан! — воскликнула Карлота, нервически махнув рукой в застарелом раздражении. — Не могу его слышать. Нет, не могу, не могу его слышать.
И, неожиданно взволновавшись, принялась сильно раскачиваться в качалке.
— Просто до дрожи пробирает, — сказала Кэт. — Что это?
— Ах, не спрашивайте! Это все мой муж.
— Дон Рамон играет на барабане?
Донья Карлота махнула рукой в отчаянии, продолжая раскачиваться как заведенная.
— Играет на барабане? — Она как будто даже испугалась. — Нет! О нет! Сам он не играет на барабане. Для этого он привез с севера двух индейцев.
— Неужели! — неопределенным тоном сказала Кэт.
Но донья Карлота уже укачала себя до полубессознательного состояния. Наконец она, кажется, взяла себя в руки.
— Я должна поговорить с кем-нибудь, должна! — сказала она, неожиданно выпрямляясь в качалке, лицо желтое и измученное, мягкие каштановые волосы висят над ушами, в карих глазах странная безнадежность. — Могу я поговорить с вами?
— Ну конечно, — ответила Кэт, чувствуя неловкость.
— Знаете, чем занимается дон Рамон? — спросила донья Карлота, глядя на Кэт чуть ли не с подозрением.
— Хочет пробудить древних богов? — сделала предположение Кэт.
— Ах! — воскликнула донья Карлота, опять стремительно махнув в отчаянии рукой. — Будто это возможно! Будто это возможно! Древние боги! Вообразите себе, сеньора! Древние боги! Зачем, что они такое? Всего-навсего древние химеры. К тому же гадкие, отвратительные! Ах! Я всегда считала мужа таким умным, настолько выше меня! Ах, это ужасно, когда приходится разочаровываться! Это такой вздор! Как он смеет! Как он смеет серьезно относиться к подобному вздору! Как он только смеет!
— А сам он верит во все это? — спросила Кэт.
— Сам? Но, сеньора… — И донья Карлота презрительно улыбнулась с состраданием и сама вызывая сострадание. — Как можно! Будто это осуществимо. Все же он образованный человек! Как он может верить в подобный вздор?!
— Тогда почему он этим занимается?
— Почему? Почему? — В голосе доньи Карлоты звучала невыразимая усталость. — Хотела бы я это знать. Уж я думала, он сошел с ума, как это свойственно мексиканцам. Как Франсиско Вилья{25}, бандит.
Кэт с удивлением подумала о пресловутом Панчо Вилье с его физиономией мопса, не в силах связать его с доном Рамоном.
— Все мексиканцы, стоит им выбиться в люди, скатываются на эту дорожку, — сказала донья Карлота. — Гордыня побеждает лучшее, что в них заложено. И тогда все перестает для них существовать, все, кроме их идиотского желания, их идиотского желания стать важной, очень важной фигурой. Это просто мужское самолюбие. Вы согласны со мной, сеньора, что от рождения до смерти мужчиной руководит тщеславие? Согласны, что Христос явился предупредить именно об этой опасности, научить людей подлинному смирению? Указать им на грех гордыни. Но как раз поэтому они так ненавидят Христа — и его учение. Кроме их тщеславия, для них ничего не существует.
Кэт и самой часто приходила такая мысль. В итоге она заключила: эти мужчины — воплощенное тщеславие, ничего, кроме тщеславия. Они нуждаются в лести, они должны чувствовать себя великими. Ничего больше им не нужно.
— А теперь мой муж хочет сделать обратное тому, чему учил Христос. Хочет вознести гордыню и тщеславие превыше Господа. Это ужасно, ужасно! И глупо, словно он маленький мальчик! Что такое мужчина, как не маленький мальчик, которому нужны нянька и мать! Ах, сеньора, у меня больше нет сил это выносить!
Донья Карлота уронила лицо в ладони, как бы и впрямь лишившись сил.
— Но все же дон Рамон удивительный человек, — попыталась успокоить ее Кэт, хотя в этот момент ненавидела его.
— Удивительный! Ах, вы правы. Он талантлив невероятно! Но зачем таланты человеку, который использует их во зло?
— Скажите, чего он действительно хочет? — спросила Кэт.
— Власти! Просто власти! Просто глупой, подлой власти. Будто ужасная, подлая власть недостаточно распоясалась в этой стране. Но он — он — хочет пойти дальше их всех. Он — он — хочет, чтобы ему поклонялись. Поклонялись! Поклонялись! Как Богу! Он, кого я держала, кого я держала в своих объятиях! Он — ребенок, все мужчины дети. И теперь он хочет — поклонения!.. — Она пронзительно, безудержно засмеялась, закрыв лицо ладонями. Временами ее смех перемежался какими-то замогильными рыданиями.