Глава тридцатая
Константин Митрофанович Сердюков внимательно, даже с любопытством, рассматривал человека, которого наконец-то, проводили в его кабинет. Невысокий, небрежно одетый, под снятой шляпой оказались взлохмаченные волосы, а из рукавов поношенного сюртука выглядывали не первой свежести манжеты. Одним словом, Северов оказался совершенно таким, каким он себе его представлял. По настоянию петербургской полиции одесские сыщики сняли доктора прямо с трапа готового отплыть парохода и тотчас же отправили в столицу. Арестованный как будто ожидал подобного развития действий. Он не оказал сопротивления, не выказывал возмущения и негодования во время ареста, а в кабинете следователя понуро сел на предложенный стул и приготовился ко всем неприятностям, кои могут последовать из подобного стечения обстоятельств.
– Сударь, вы отдаете себе отчет в том, где и почему находитесь? – строго спросил следователь.
– Да, я вполне понимаю, где я и почему, – понурая голова опустилась еще ниже.
– Что вы можете сказать по существу дела?
– Ровно только то, что мне известно из газет. А позже из телеграммы Соболева. Его сын умер от непонятной болезни.
– Что было в телеграмме?
– Там перечислялись симптомы болезни и просьба приехать или телеграфировать о способе лечения, если такое вообще возможно.
– И что же вы?
– Насколько я понимаю, телеграмма нашла меня слишком поздно.
– Почем вам было знать, насколько поздно, ведь вы не знали тогда, что юноша при смерти.
– Повторяю, в телеграмме указывались симптомы, по которым я мог судить о состоянии больного. Они показывали крайне неблагоприятный прогноз.
– Послушайте, разумеется, в медицине я не понимаю ничего. Но если симптомы вам о чем-то говорили, вы могли построить прогноз, значит, вы могли хотя бы догадываться, что явилось причиной болезни молодого Соболева. – Сердюков вперил в собеседника свой пронизывающий взор.
– Гадания – это не по части медицины. Это колдовство, магия, – пожал плечами его собеседник.
– Вот, вот, вот! Колдовство! Именно это мне и нужно! Вы известны тем, что варили свои снадобья бог знает из чего. Как знать, может неизвестным образом вы и сгубили Петра Викентьевича, с помощью своих непонятных лекарств, которые вероятно можно применить как на пользу, так и во вред, а?
– Зачем, зачем мне изводить безобидного юношу, который даже дурного слова мне не сказал, всегда деликатный, всегда приветливый. Зачем? Зачем мне доставлять горе его отцу, который, приютил меня в своем доме, искреннее пытался помочь мне снова наладить мою беспутную жизнь? И ведь это уже почти случилось, если бы ваши молодцы не ухватили меня на краю трапа!
Северов говорил почти без эмоций, даже чуть отвернувшись от следователя, глядя в окно. Его интонация, обреченная поза, сутулые плечи, все свидетельствовало о том, что он не будет яростно защищаться, но и не будет помогать искать преступника.
– Что было в ответной телеграмме, которую вы послали Соболеву?
– К великому сожалению, я вынужден был написать правду, правду о том, что не в состоянии помочь Петру.
– Так все же, что, по вашему мнению, могло стать причиной болезни?
Северов долго молчал, так долго, что Сердюков решил, он больше не собирается отвечать.
– Послушайте, доктор, я понимаю, что ваша непростая жизнь многое изменила в представлении об окружающем мире, об отношениях людей. Но мне почему-то кажется, что в вас не изменилось главное. Отношение к своему долгу, долгу врача, который должен всегда помнить об интересах пациента, пусть даже и мертвого!
Сердюкову показалось, что тень сомнения промелькнула на лице Северова.
– Послушайте, я не хочу вас пугать, – продолжал следователь, – но вы должны понимать, что можете оказаться подозреваемым в убийстве или соучастником.
– Вы правильно подметили, господин полицейский, что я еще не утратил человеческого облика, хотя в одно время жил и среди зверей и среди людей, которые сродни зверям. Я клянусь вам… А, впрочем, к чему это все… Все клятвы – фарс! – он опять обреченно махнул рукой. – Я не убивал молодого Соболева и не помогал никому убивать его…
– Но кто-то, быть может, воспользовался вашими препаратами? – воскликнул Сердюков, и в глазах его полыхнул огонь.
– Может быть, – с расстановкой произнес Северов.
– Какими? Ведь вы наверняка думали обо этом, ведь думали же? – следователь навис над сидевшим собеседником, словно цапля над лягушкой.
– Я сейчас затрудняюсь сказать вам. Позже. Мне необходимо еще раз свериться со своими записями и каталогами. – Северов с опаской попытался отодвинуться от полицейского.
– Что ж, мы вместе отправимся на дачу к Соболеву, и там вы сверитесь, все обдумаете и расскажете мне о своих выводах. – Сердюков вернулся за стол.
– Могу ли я видеть господина профессора, чтобы выразить ему свое глубочайшее соболезнование? – тихо и по-прежнему безучастно спросил Северов.
– Я извещу Соболева о вашем приезде и желании его навестить. Он болен, и, думаю, не рад будет вас видеть, коли вы ему не помогли.