Человек, по Истомину, создан для познания мира - и через это познание идет к восхищению Создателем:
Человек мал мир всю тварь созерцает,
Благого Творца гласом восхваляет…
Именно через познание мира выражается „небесная" природа человека, разумом своим читающего три „листа" божественной книги природы:
Небо - лист первый, слова по нем - звезды…
Второй лист - Земля, и на ней все вещи…
Третий - Человек, малый мир зовется,
Вещь боготворна в нем видно сомкнётся.
По телу - земной, по душе - небесный,
Славой увенчан к Богу зритель десный
(правый. - А. Б.).
То, что миропознание является высшим предназначением человека и неразрывно связано с „размышлением о божием величестве", во времена Ломоносова вряд ли нуждалось в доказательстве. Но если Карион Истомин, зная гелиоцентрическую систему, собственноручно чертя ее в своих рукописях, опасался излагать ее открыто (в стихах он - птолемеанец), то Ломоносов смело вводил новые для общества научные представления в ткань поэзии.
В самом блестящем стихотворении Михаила Васильевича - „Вечернем размышлением о Божием величестве при случае великаго севернаго сияния" - прямо говорится о множественности населенных миров, где властвуют единые законы природы. Поэт-естествоиспытатель как бы стоит на краю бездны нескончаемого познания, где сомнения развивающейся науки связаны с трепетным восхищением величием замысла мироздания. Эта вторая из упомянутых нами од, любимейшая автором, вызывала не только восторг просвещенных современников, но, вместе с „Утренним размышлением", вошла в России XVIII века в многочисленные рукописные песенники. Стихи Ломоносова „много, часто, в широкой городской, и не только городской, среде распевались любителями, твердились ими наизусть, повторялись с голоса…". И они заслуживали этого:
Лице свое скрывает день,
Поля покрыла мрачна ночь,
Взошла на горы чорна тень,
Лучи от нас склонились прочь.
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном ветре тонкой прах,
В свирепом как перо огне,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!
Уста премудрых нам гласят:
„Там разных множество светов,
Несчетны солнца там горят,
Народы там и круг веков;
Для общей славы божества
Там равна сила естества".
Нет никаких сведений, что чтение и публикация этих од (особенно последней) вызывали сопротивление духовенства, что в них был заложен намеренный вызов церковным представлениям о мироздании. Не публицистическая заостренность, а философское сомнение звучит в обращении автора к ученым, которые пока не в силах объяснить многие явления:
Сомнений полон ваш ответ
О том, что окрест ближних мест.
Скажите ж, коль пространен свет?
И что малейших дале звезд?
Неведом тварей вам конец?
Скажите ж, коль велик Творец?
„Что святее и что спасительнее быть может, как поучаясь в делах Господних, на высокий славы его престол взирать мысленно и проповедывать его величество, премудрость и силу? - вопрошал Михаил Васильевич в 1749 году в похвальном слове императрице Елизавете Петровне. - К сему отворяет Астрономия пространное рук его здание: весь видимый мир сей и чудных дел его многообразную хитрость Физика показует, подавая обильную и богатую материю к познанию и прославлению Творца от твари" [7].
Едва ли эти риторические обороты отражали глубокие черты мировоззрения Ломоносова. Важен, скорее, мирный по отношению к религии тон его публичных выступлений. Между тем гроза надвигалась. 50-е годы были отмечены общеевропейской клерикальной реакцией. В России уже с конца 40-х годов все отчетливее проявлялось стремление Синода распространить сферу своего „цензурного действования" на литературу, как научную, так и художественную, особенно на сочинения, „трактующие о множестве миров, о Коперников-ской системе и склонные к натурализму"8. Активизировалось духовное ведомство и в области контроля над просвещением.
„Кратко объявляю и думаю, - писал Ломоносов в 1748 году в ответ на запрос В. К. Тредьяковского о „Регламенте" академического университета, - что в Университете неотменно должно быть трем факультетам: юридическому, медицинскому и философскому (богословский оставляю синодальным училищам)". В самом „Регламенте" Михаил Васильевич выразился жестче: „Духовенству к учениям, правду физическую для пользы и просвещения показующим, не привязываться, а особливо не ругать наук в проповедях". В записке И. И. Шувалову об учреждаемом по инициативе Ломоносова Московском университете (1754) и в „Проекте об учреждении Московского университета" (см. § 4) богословие также было категорически исключено из круга изучаемых в нем дисциплин.