Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия, потом полюбил христианство более своей церкви, теперь же люблю истину более всего на свете. И до сих пор истина совпадает для меня с христианством, как я его понимаю. И я исповедую это христианство; и в той мере, в какой исповедую его, спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти".
Ответ Толстого был напечатан за границей. В русской печати он появился только во время революции, в 1905 и 1906 годах. В 1911 году это сочинение вновь было запрещено и вырезано из книги сочинений Толстого. Оно становилось все более и более актуальным по мере усиления черносотенной реакции, травившей Толстого со страниц черно-желтой прессы, с церковных кафедр и т. п. В отличие от Льва Николаевича, Константин Петрович Победоносцев с чиновниками министерства внутренних дел и черносотенцами не могли сказать о себе, что живут спокойно и радостно.
Много усилий реакция затратила на то, чтобы воспрепятствовать распространению сочинений писателя. Было запрещено печатать его портреты. Призывы „истинно русских" людей к правительству „добраться до Ясной Поляны и разорить это вражье гнездо клевретов Антихриста" сочетались с лихорадочной деятельностью различных учреждений по предотвращению и пресечению чествований Толстого, празднования общественностью его юбилеев и т. п. В холодный пот бросала реакционеров мысль о том, какой общественный резонанс приобрела бы смерть „нераскаянного" писателя. Всероссийский размах приняли мероприятия ряда ведомств в связи с болезнью Льва Николаевича в 1901 - 1902 годах: министерство внутренних дел, министерство путей сообщений, Синод и другие организации готовились к смерти писателя почти как к вторжению неприятеля.
Возможно, Толстой не знал о замысле Победоносцева инсценировать его раскаяние, но, безусловно, догадывался о подобном плане духовного ведомства. Не случайно писатель в разговорах и дневниковых записях не раз категорически отвергал возможность своего раскаяния. „Повторяю, - писал Лев Николаевич, - что возвратиться к церкви, причаститься перед смертью, я так же не могу, как не могу перед смертью говорить похабные слова или смотреть похабные картинки, и потому все, что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причащении, - ложь… Повторяю при этом случае и то, что похоронить меня прошу также без так называемого богослужения…" [28]
Болезнь и смерть Толстого в 1910 году вызвали переполох в верхах. Особую активность проявлял корпус жандармов и полиция. Председатель Совета министров П. А. Столыпин обратился к обер-прокурору Синода С. Н. Лукьянову с запросом о реакции духовного ведомства на возможную кончину писателя. Продолжительные заседания Синода были посвящены разработке планов „обращения" Толстого и мер на тот случай, если он не „раскается". Энергичные действия эмиссаров Синода оказались безуспешными. Лев Николаевич не обнаружил никаких признаков желания возвратиться к церкви. „Никто из членов семьи, - констатировал вице-директор департамента полиции в письме товарищу министра внутренних дел, - не нашел возможным удостоверить, чтобы умерший выражал какое-либо желание примириться с церковью".
Попытка сделать вид, что духовное ведомство империи не находится вне культуры, не порвало с ней, провалилась. Святейший синод стал на привычный путь: рука об руку с губернаторами, полицией, жандармами, охранкой чиновники духовного ведомства приступили к подавлению общественных выступлений в память великого русского писателя.
Эпилог
Деформировання организация русской православной церкви, превращенная в винтик машины самодержавной власти, дошла до того предела падения, за которым зияла бездна небытия. Крушение машины военно-полицейского и духовного гнета поставило верующих и священнослужителей перед сложным и ответственным выбором. Епархиальные и общие, частные и правящие собрания 1917 года знаменовали начало нового этапа в истории православной церкви. В разнообразии мнений, борьбе реакционных и передовых сил она делала шаги к обновлению и возрождению. Собор 1917 - 1918 годов восстановил патриаршество. „Орел петровского, на западный образец устроенного, самодержавия, - говорилось на соборе, - выклевал это русское православное сердце. Святотатственная рука нечестивого Петра свела первосвятителя с его векового места в Успенском соборе. Поместный собор Церкви Российской от Бога данной ему властью поставит снова Московского патриарха на его законное неотъемлемое место". На законное место ставилась и сама церковь, отделенная от государства и лишенная исконно не присущих ей карательных функций. Конечно, не один Петр был виновником кризиса русской православной церкви в целом и ее организации в частности. Как организация и как сообщество верующих православная церковь имела судьбу, неотделимую от судеб России, накапливала в себе кризисные явления и в полной мере переживала страдания, выпавшие на долю народов нашего государства. В советское время церковь была не просто отделена от государства, но извержена, обескровлена и даже вновь частично подчинена государственному аппарату. Выздоровление, или, лучше сказать, возрождение, русской православной церкви - это долгий, зачастую мучительный процесс. Следует надеяться, что он будет продолжаться вместе с оздоровлением нашего общества. И избавление от груза прошлых заблуждений будет опираться на верно понятый и оцененный исторический опыт.