— Чудак! Видишь… — кивает она на свертки, — на поезд. В четыре двадцать отбываю.
— И не зашла.
— Представь — была. В среду и вчера вечером.
— Погоди, в среду я…
— Вот именно. Носит тебя где-то по-прежнему.
— Пойдем, — говорю я.
— Возьми же что-нибудь, кавалер.
И сует мне чемодан, а потом — авоську.
Было время, вместе с ней, с Димкой Павлусевичем мы парились в аудиториях, не вылазили из клиник, в жаркую пору июньских сессий сматывались на пляж, каждую осень ездили в колхоз, на картошку и бураки. С самого первого курса. А на последнем все рты разинули — в один прекрасный день Димка развернул перед нами брачное свидетельство, она же, потупив очи и глупо хихикая, пряталась за его спину.
Свадьбу сыграли у меня, всем курсом. Мотя наготовила винегрета — целую гору, нажарила котлет, напекла пирогов. Ребята приволокли шнапс, даже цинандали раздобыли где-то для дам. Об этой свадьбе долго вспоминал весь наш квартал.
Сначала они жили как на бивуаке, рай свой строили в чужих, втридорога нанимаемых шалашах, но нежданно-негаданно выпала удача — облигация выиграла две с половиной тысячи. В самый раз на кстати подвернувшуюся кооперативную квартиру. Димку взял к себе Лаврентий, ей дали направление к Стражеско, а ровно через неделю после первого космического полета и Юрку бог послал.
Новый человек появился. Юркой его назвали в честь события.
Словом, все шло отлично, можно сказать — образцово-показательно. И надо же было, чтобы прошлым маем Димку вдруг затуманило, завертело и занесло. Уж не знаю, на каком перекрестке случай свел его с некой сиреной по имени Тамара. Собой он — цены не сложить, этакий молодой бычок. Про сирену и говорить нечего — вылитая Джина Лоллобриджида. (Как-то я повстречал их вместе, даже познакомился). Куда там Дикой, зауряд-шестерке против козырной дамы! К тому же дочь замминистра, кажется, связи.
А связь — судачили в нашем храме науки злые языки — каждому впрок.
Итак, все в паевой квартире полетело вверх тормашками, раскололось, лопнуло надвое, а над Димкой пронесся смерч, ураган силы титанической. Такой, что с корнями рвет и кустарник, и столетние дубы. Пришлось бы худо по всем статьям, он хотел уже дать задний ход. Но пока Лошак и другие попечители нерушимой семьи гвоздили его моральным разложением, пока суд все не решался на развод, Кира, без слез и упреков, подхватила в охапку Юрку, а затем — чемодан со своими пожитками и махнула ординатором в Залещики, где-то на Днестре, за Тернополем. По закону — «третий должен уйти». От алиментов она отказалась наотрез, а Димкины переводы тотчас же возвращала назад. Дабы не подумали дурного, он первое время показывал каждому встречному эти обратные извещения. Письма возвращала тоже, не читая.
Смерч и сейчас не улегся, лишь прошел, так сказать, по эпицентру. И хотя Лошак чуть отпустила удила (как-никак Кира обезоружила и ее и других, выбила карты из рук), Димка с новой женитьбой не торопится, выжидает до осени. Недаром сказано, что время самый лучший врач.
Мы выходим на привокзальную площадь. На часах всего три.
— Послушай, — говорю я, — а почему бы нам не присесть «на дорогу»? Время еще имеется.
— А крейцеры имеются? Чтоб ты знал, я совсем сухая, — взмахивает она своими покупками. — Только на постель, на чай вечером и утром.
— Найдутся, — хлопаю я себя по карману.
Она меряет меня взглядом:
— Вот как! Ну, пошли.
В ресторане не людно. Мы усаживаемся за свободный столик, коробки, свертки складываем на остальные стулья, чемодан ставим на пол, под ноги. Перед нами вырастает аккуратнейший пиджачок, добела накрахмаленная сорочка и галстук бабочкой. Гнусно разит парикмахерской и от пробора — волосок к волоску, и от бачков до самых скул.
— Как вас зовут, молодой человек? — отрываясь от зеркала и губной помады, спрашивает Дикая.
— Ростик, — отвечают бачки.
— Тогда, Ростик, принесите что-нибудь, будьте другом. Времени в обрез, так что — одна нога здесь, другая там.
Мы склоняемся над меню, а Ростик фиксирует в своем блокноте закуску, шницели, сладкое. Напоследок задает самый существенный вопрос:
— А что пить будем?
— Минеральную, — предупреждает меня Кира.
— И коньяку, Ростик, — добавляю я.
— Можно бутылку?
Она делает движение, я иду на уступки.
— Ну, ладно, ладно. Пока графинчик.
Порешили на этом. Ростик удаляется, она же продолжает мазать губы.
— Могла бы в присутствие зайти, если дома не застала, — говорю я. — Там-то я всегда на месте.
— Простофиля!