Перечитываю все одиннадцать страниц. Переношу правки в остальные экземпляры и надписываю конверт — Москва, Большая Колхозная площадь… Завтра же отправим заказной бандеролью. На место прибудет к сроку, и четыре четвертных, можно сказать, в кармане. Меньше чем по сотенной за каждый подвал не дадут.
А теперь — к Рябухе. Чего бы ему коситься на меня? И вчера, и сегодня весь день смотрит исподлобья.
На втором этаже тихо, в коридоре едва светится одна лампочка. Дежурная сестра возится у шкафчика с медикаментами. Я отворяю дверь.
Он не слышит, как я вошел. Придерживая очки, уткнулся в газету.
— Ананий Иванович!
Он вздрогнул, очки упали на стол.
— Простите, оторвал вас…
— Пустяки, — говорит он, отодвигая газету в сторону. — Кто-то забыл, я и листаю.
— Чего-то вы сердиты или расстроены чем-то. Я еще вчера заметил.
Он точно просверлил меня насквозь.
— Знаю, скрывать вы не умеете.
— Что не умею, то не умею.
И снова — тот же пронизывающий взгляд.
— Если по правде, — крутит он свой пожелтевший от никотина ус, — не сердит, а расстроен скорее. Обидно, когда веришь человеку и вдруг эту веру теряешь.
— Что-то не пойму вас.
— Не торопитесь, поймете. Зашел позавчера к Скорняковой Александре Герасимовне. Помните, вы к нам только поступили, а она как раз на пенсию уходила, из гинекологии. Прихворнула Шура, как-никак седьмой десяток на исходе. Да не в этом дело. Вижу, у нее девчонка, рыженькая такая и глаза слегка враскос. Слышите, Евгений Васильевич?
Я слушаю внимательно, но так и не разберу, к чему он все это ведет.
— Лицо знакомое, а где, когда видел, убейте — не припомню, — продолжает он, не сводя с меня глаз. — Взглянула в мою сторону, вздрогнула и краской зашлась, а потом подхватилась и ну прощаться. За минуту ее как ветром сдуло.
Я начинаю понимать.
Он вынул «Беломор», повертел в своих скрюченных подагрой пальцах, поднес спичку и откинулся на стуле.
— Сдуло, а Скорнякова и рассказала все по старой дружбе. Пришла, значит, эта девчонка со своей бедой. Даже не знаю — беда ли, потому что могло быть и с радостью. Как бы вам попроще… Дело не новое — он возьми подмани ее и брось, а дитё, сами понимать должны, если уже сложилось так, — ни к чему оно ей. Себе толку не даст, куда там дитё! И вот извольте помочь. А чем, спрашивается, поможешь? Закон есть закон, его не перескочить. Да и сама Шура не пойдет на такое. И прежде — это я вам точно скажу — никогда бы не пошла.
И против воли, а может быть снова же с умыслом, он доконал меня окончательно:
— Забыл сказать, девчонку эту Скорнякова когда-то от матери принимала, еще в войну. Мать не выжила, а ее спасли. Так она с бабкой и осталась. Помогала им Шура чем могла… С тех пор и знают друг друга. У матери тоже не все в лад вышло, только тогда война списала…
Его прерывает дежурная сестра.
— Ананий Иванович, во вторую палату!
— Иду.
Он срывается со стула, бросает окурок в пепельницу и исчезает за дверью.
Я остаюсь один. Уйти или дослушать? Лучше бы уйти. Но я остаюсь, уж если пить, то сразу.
Так вот что она хотела сказать мне в тот вечер! Я же, весь в своем, не догадался. Значит — позавчера, у этой самой Скорняковой. Все время после метро она думала, думала и наконец решилась…
Стало душно. Я расстегнул ворот рубахи, потом отворил второе окно. Во дворе все замерло, тускло светится на этажах, где палаты, ярче горит у Сокирко и еще на проходной. Я чиркнул спичкой, огнем обдало пальцы и погасло. Зажег снова, закурил.
Но откуда Рябухе знать… ему-то откуда? Еще бы не знать — он же видел нас вместе! Как-то в мае, в ботаническом, потом — возле Ватутина. Да вот еще на днях видел, когда мы ездили за реку. Она поджидала меня на улице, а он выскочил в киоск за своим «Беломором», запастись на собрание. И она его узнала, потому в краску и ударило…
Хлопнула дверь, Ананий Иванович тяжело опустился на стул.
Жду продолжения — упреков, назиданий. Но он медлит.
— И вправду мир тесен, — цедит он в пространство.
Куда уж тесен! — пробежало во мне что-то воровитое. Неужели в завершение станет поджаривать на сковородке? Нет, кажется, он забыл про это.
Ухватившись за паузу, звоню на первый этаж. Катя снимает трубку.
— Это я, Катюша. Говори, как там… Ну и слава богу. Отлично. Молодец!
Затем Катя уведомляет, что минут десять назад нагрянул Сокирко. Постоял, постоял и, не сказав ни слова, растаял. Ясное дело — с очередной инспекцией.