Слушаю сердце. Затем — легкие…
— Можно лечь.
Живот вздут, желудок явно увеличен, видимо, задержка пищи. Нет, пожалуй, не задержка, а хронический застой.
Медленно, не торопясь, перехожу к подреберью. Ребра острые, упрямо выпирают на исхудавшем теле. Пальпирую печень и всякий раз задаю один и тот же, обычный при этом, вопрос:
— Не болит?
Он отрицательно покачивает головой.
И печень увеличена, выступает из подреберья, края плотные.
Ольга Сергеевна следит за каждым моим движением. От печени снова перехожу к желудку.
— Не больно?
Он кривит рот в подобие улыбки и покачивает головой.
Я пальпирую минуты три-четыре и вдруг в подложечной области прощупываю плотное образование. Надавливаю двумя пальцами… От неожиданности он дернулся и громко вскрикнул.
— Больно?
Он стиснул кулаки и закусил губу. Так вот оно что!
— Потерпи, Лукич, — и надавливаю еще раз.
Он вскрикнул еще громче.
— Теперь отдохни немного, — сказал я, отойдя в сторону.
Они поправили подушку, накрыли его простыней, я вышел на балкон.
Сомнений не было. Опухоль прощупывалась в области антрального отдела желудка. Она-то и преграждала путь в двенадцатиперстную кишку.
…Кривдин лежит на тахте. Испытующе, видимо догадываясь, смотрит на меня Ольга Сергеевна. Едва ли мог догадаться Леньчик, но что-то передалось и ему. Потупившись, он сидит у ног отца. Снаружи залетела муха, с гудением и присвистом мечется под потолком, потом стала биться о дверное стекло, а рядом вовсю гремит музыка, в такт ей доносятся голоса. Оставшись одни, ребята снова включили звук.
Я вышел из комнаты. На экране с микрофонами в руках вихлялась пара. Без устали ерзала вверх и вниз:
весело распевала пара.
Приглушив дуэт, я вернулся обратно.
…Мы вышли на лестничную площадку.
— Что это? — спросила Ольга Сергеевна чуть слышно, не решаясь произнести нависшее над нами слово.
— Не знаю, — ответил я, не глядя ей в глаза. — Пока что…
— Вы мне правду скажите.
Я взял ее за руку.
— Скажу только одно — надо ложиться в стационар.
— Операция?
— Может быть, но прежде всего — полное обследование, все анализы, рентген…
7.
На нашем берегу всеобщее оживление, повеял морской бриз, а проще говоря — вернулся Лаврентий. Собственно, вернулся он еще вчера, забежал ненадолго в кабинет, метеором промелькнул в клинике и сразу же укатил в министерство. В преддверии возвращения во всех корпусах стояла невообразимая кутерьма — Иван Федорович, наш новый завхоз, из интендантов-отставников, учредил генеральное приготовление к встрече: два дня подряд санитарки вытряхивали пыль из портьер, полотеры ерзали по паркету, Мотя натирала мелом дверные ручки.
Рабочий день на исходе. С папкой, уже распухшей от снимков и анализов, вхожу в приемную.
Лора счастлива вдвойне. Во-первых, по приезде Лаврентия от нее поотстанет Сокирко с его кисло-сладкими укорами по поводу недостаточной радивости, не относящихся к служебной программе телефонных разговоров с подругами и неизменно косыми взглядами на брюки в бесстыжую обтяжку, то ярко-пунцовые, то небесно-голубые. Во-вторых…
Она манит меня пальцем к своему столу и выдвигает верхний ящик.
— Посмотрите, Евгений Васильевич.
Среди бумаг со штампами и без оных, с резолюциями и еще без таковых, оберток из-под карамели и недоеденных хлебных корок я вижу внушительных размеров овальную коробку. Лора приподнимает верх. На белом атласе, в особых ячейках — универсальный набор красоты: губная помада разных цветов, от морковного до темно-малинового, столь же переменчивая гамма пудры, два заковыристых флакона духов и еще что-то косметическое.
— Ну, знаешь, — говорю я, — всякое видывал, но такое впервые. — И киваю на дверь Лаврентия. — Он?
Лора делает утвердительный жест.
— Вена! Смотрите…
И осторожно переворачивает коробку тыльной стороной.
— Не надо, не надо. И так верю. Скажи лучше — у себя?
— Ждет вас, уже спрашивал.
Я вхожу в кабинет.
Лаврентий чуть похудел, но взамен весовых излишков заметно посвежел и снова обрел утраченную в повседневных хлопотах осанистость. Во всех его повадках сквозит что-то молодцеватое, гусарское.
— Прошу, — слегка приподнимается он в своем кресле и, вертя «Медицинскую газету», показывает на стул.
— Прочел с удовольствием, отменнейшая статья. Если по правде, я бы так не смог.