— Пульс?
— Давление?
Мы склонились над раной. В антральном отделе желудка видна беловато-желтая бугристость. Скользнув по ней взглядом, Лаврентий отбросил скальпель и поднял голову.
— Смотрите, Евгений Васильевич, вы были правы.
И, вскрыв сальниковую сумку, стал ощупывать головку поджелудочной железы — плотную, бугристую. Он поморщился и перешел к печени. В ней метастазы не определялись.
— Хоть здесь в порядке.
И, вернувшись к поджелудочной железе, покачал головой:
— Кажется, ушло глубоко…
Снова — ревизия желудка. Под его пальцами уже явственно прощупывалась плотная опухоль, инфильтрирующая стенки вышележащих отделов желудка.
— Видите, Евгений Васильевич? Здесь и здесь тоже.
Почему-то каждый раз он обращался не к Ане или Ноговицыной, а ко мне — стороннему зрителю.
— Ножницы!
Аня и Ноговицына, с зажимами в руках, подступили вплотную к столу.
…Золотые руки мастера. Точность движений, вера в себя.
— Зажимы!
— Тампон!
Перевязка сосудов… Он отсекает две трети желудка.
Аня и Ноговицына захватывают сосуды, фиксируют их зажимами.
Еще зажим, еще и еще…
И вдруг падение сердечной деятельности.
Аня лихорадочно массирует сердце. Ноговицына делает инъекцию. Хлещет кровь, Лаврентий сдавливает сосуд пальцами.
— Зажимы!
— …Лигатуру!
Игла петляет вокруг кровоточащих сосудов, перевязывает их.
Кровотечение остановлено. Он вынимает один из зажимов, сбрасывает в таз.
Работает игла… Между оставшейся частью желудка и тонким кишечником наложен анастамоз.
Оглядев нас, Лаврентий стягивает перчатки, шапочку и опускается на подставленный Ноговицыной табурет.
— Спасибо. Зашивайте.
Аня и Ноговицына вынимают зажимы. Один за другим, они со звоном падают на дно таза. Потом Аня зашивает рану — брюшина, апоневроз, подкожная клетчатка…
А у меня в глазах — метастазы, метастазы…
Я иду в раздевалку — во дворе дожидается Ольга Сергеевна.
11.
Сегодня она превзошла самое себя. Вокруг гладиолусов сгрудились тарелки с салатом, шпротами, маринованными грибами и прочей снедью. А над всем возвышалась бутылка «Токая», напрямик из Будапешта.
Встав чуть рассвело, она, до ухода из дому, ухитрилась навести блеск в комнате: рассовала в углы привычный хлам, подклеила свисающие вниз обои, натерла полы, и сейчас всюду царила поразительная чистота. Носясь туда-суда с тарелками, укладывая на скатерть салфетки, она то и дело поглядывала на мой подарок, озирала его на протянутой руке, прикладывала к уху, точно поджидая еще кого-то. Но мы никого не ждали.
Наконец все было готово, и мы уселись за стол. Я долго возился с «Токаем» — пробочника в доме не оказалось, пальцы на руке все еще сводило, и пробку пришлось воткнуть в бутылку. В приподнятых рюмках заиграли янтарная влага, мы приблизились друг к другу, и в этот миг зазвенел колокольчик.
Она выбежала из комнаты.
— Дориночка, — послышалось что-то басистое. — Я извиняюсь, конечно. У тебя не найдется уксуса?
Голос показался мне знакомым, я уже слышал его. Мощные нотки не вязались с этим нежнейшим обращением, но — спору нет — «Дориночка» как-то вальяжнее, главное же — заграничнее, нежели наши исконно-посконные «Дарья», «Дашка».
Она пошла за просимым, а в дверной проем ввалилась незванная сюда туша, застыла на пороге и, не говоря ни слова, стала пытливо изучать первым делом меня, а затем — представший на столе натюрморт. Глаза наши встретились, встретились снова, ибо, шагая давеча с гладиолусами и покупками, я уже видел в окне второго этажа эту личность, любознательно оглядывающую всех окрест, входящих и выходящих. Конечно же, не ускользнул от нее и я. И сразу всплыли распахнувшаяся дверь на лестницу, рычащий глас, папильотки и добела отработанная физиономия.
Вернувшаяся именинница напрасно пыталась протиснуться в наглухо закупоренный проем. Ревизия была завершена успешно, туша стала дробиться в извинениях и благодарностях и наконец попятилась назад.
…поубавилось «Токая» в бутылке, поубавилось и на столе. За окнами совсем потемнело. В соседнем скверике давно утихли детские голоса. Забравшись на тахту, она вспоминала зоопарк и наше прошлогоднее знакомство — отвалившийся каблук на туфле и ливень, застигший нас у самого дома. А у меня из головы не шла эта многообещающая сцена в реанимации на исходе дня.