— Да что с тобой?
Мне не хотелось посвящать ее в свои хлопоты, отравлять наш вечер.
— Ну, говори же.
Ноговицына подняла брови. По-всегдашнему выщипанные и слегка подведенные.
— Как! И вчера, и сегодня? — буравила она дежурную сестру.
Женя не знала кого слушать.
— Евгения Михайловна, я вас спрашиваю.
Я предупредил ответ:
— И вчера, и позавчера, Антонина Викторовна.
— Значит, и Нюра?..
Сейчас уже было не до пряток.
— И Нюра. Я сказал ей, — явственно подчеркнул я собственное подлежащее.
Она все еще недоумевала.
— По-моему, достаточно стабилизирующего, нормализующего водно-электролитный обмен.
Наступила пауза.
Кривдин лежал с этой капельницей, откинув голову, и, казалось, ничего не слышал. Едва ли слышали нас остальные — мы говорили вполголоса.
Ноговицына криво усмехнулась.
— По-вашему… — И сразу же пошла в разворот. — Значит, вы сочли возможным отменить назначение нашего руководства, не сказав об этом ни слова, никого не поставив в известность?
— Я говорил, если помните.
— Не помню. Допустим. И все же, не смотря ни на что, Трофим Демидович нашел нужным ввести в капельницу и глюкозу, и белковые кровезаменители, все повышающее энергетические ресурсы организма. Я не ошибаюсь, Евгения Михайловна? Ведь вы были при этом.
Моя тезка выжала из себя нечто утвердительное.
— Что ж, это ваше дело, — веско заключила Ноговицына, видимо, считая разговор законченным.
— Не только мое…
— Вот именно! Я услышала случайно. Могла и не слышать, в конце концов, — бросила она и направилась к лежащему у стены старику.
И впрямь, она заглянула сюда случайно. В ту минуту, когда я говорил это Жене. Ноговицына склонилась у койки.
— Ну, как вы?
Старик обнажил беззубые челюсти.
— Отлично, — сказала она. — Завтра переведем в палату, — долетело уже с порога.
— Евгений Васильевич… — начала было сестра.
— Знаю, знаю, что вы скажете, Женечка.
— Ничего вы не знаете.
— Вы же слышали — за все я в ответе, и только я.
— А я не за себя беспокоюсь, за него, — чуть заметно кивнула она на Кривдина. — И за вас тоже.
Опыта нашей Евгении Михайловне не занимать — лет десять в Октябрьской, шестой год у нас. Но вместе с опытом в кровь и плоть вошла эта слепая вера в букву. Не будь метастазов, я не решился бы менять состав капельницы. Ни вчера, ни сегодня. В организме, не пораженном опухолью, все назначенное, конечно же, укрепило бы надорванные силы, и, кому знать, может, после ножа Лаврентия… Но опухоль проросла в глубоколежащие ткани и дни его, пусть месяцы — не знаю сколько осталось — сочтены. Ведь все мы, и Лаврентий, и другие, понимаем, что операция была, как говорят у нас, паллиативная. Зачем же торопить конец? Он и так придет в свое время, а эти полгода-год, быть может, ему бы пожить с близкими.
— Пока мы здесь… — добавила Женя и тут же замялась.
— Она по инстанции рапортует, хотите сказать?
— Не совсем так…
— Уехал он куда-то — в министерство, что ли, и сегодня вряд ли вернется.
Оглянувшись на дверь, она вовсе понизила голос:
— Значит, завтра доложит.
— Знаю. Завтра не преминет доложить.
— Ох, Евгений Васильевич!
— Покажите лучше кардиограмму.
Она протянула ленту. Я пробежал по вихляющим зигзагам и присел на койку.
— Нам бы твое сердце, Дмитрий Лукич.
И правда, кардиограмма была отличная. Относительно, разумеется. И состояние, в общем тоже. На редкость после операции.
Он слабо улыбнулся.
— Пить…
— Потерпи, Лукич.
Евгения Михайловна приложила к его губам влажную марлю. Тем временем я взглянул на температурный листок.
— Утром твои приходили, — приподнялся я с койки. — Ольга Сергеевна и дети. Но сюда, пойми, нельзя. Вот переведем в палату — другое дело.
— Не мучь себя, пожалуйста, — сказала она. — Ты же сам говоришь, что состояние хорошее.
— Так-то так…
Грызло не завтрашнее объяснение с Сокирко, его докладная по начальству. Уж докладная, предвидел я, будет непременно. Вовсе не это! Я был уверен, что в глубине души Лаврентий со мной согласится. Отругает порядка ради, а докладную сунет куда-нибудь под сукно. Нужно только втолковать ему все как следует. Грызло, не давало покоя другое — теперь-то все назначенное станут вводить преисправнейше, одно за другим. Не лезть же после этой огласки на рожон! А бедняге Лукичу…
— Когда ты должен позвонить? — спросила она.
— В одиннадцать.
— Сейчас без четверти. Вот и иди. Деньги у тебя есть? — И вытащила из сумочки несколько монет.