Я спустился вниз. Наискось от сквера темнели будки автоматов. Я зажег спичку, осветил циферблат и стал набирать номер.
Набирал долго, каждый раз в ответ доносились короткие гудки, а я все вешал трубку, снимал и набирал снова. Наконец отозвалось.
— Аня! Ну, как там?
У меня перехватило дыхание. Трубка выскользнула из рук и забилась о стенку кабины. Я поймал ее на лету, вздернул на место и, уже в полутьме, стал вертеть круг, который раз путая цифры.
Аппарат молчал. Я бросился было к другому и на пороге кабины случайно взглянул на трубку — она висела на рычаге. Забыв снять ее, я все время набирал впустую.
Огонь обжигал пальцы, но я не чувствовал боли, светил новыми и новыми спичками, вертел диск до тех пор, пока не услышал Анин голос.
— Аня!
Голос ее дрожал, речь заплеталась.
— Как же так, Аня? — только и мог выговорить я.
…Все было хорошо весь вечер и вдруг участился пульс, стало падать давление. Повязка обильно пропиталась кровью. Аня тотчас же позвонила Лаврентию, Нине Павловне, Максимаджи и до их приезда стала готовить его к повторной операции. Он скончался в лифте, потеряв сознание.
12.
Лаврентий сидел у двери.
— Но все же может быть… — обернулся к нему Сокирко.
— Нет, нет, Трофим Демидович. Ведите вы.
Сокирко окинул передние ряды.
— Тогда садитесь поближе.
Кто-то из передних привстал со своих стульев.
— Не надо, — сказал Лаврентий. — Мне и здесь удобно.
Дожидались его долго, с полчаса. Дважды Аня сбегала вниз и, не решаясь оторвать от телефона, возвращалась обратно. Он появился несколько минут назад.
Сокирко поднялся со стула.
— Товарищ Ноговицына…
Аня огляделась было по сторонам, хотела что-то сказать, однако промолчала.
Ноговицына оперлась на спинку стула и начала заранее приготовленное в уме — наверно же, не раз отрепетированное.
В голосе пробивалось тремоло.
— Товарищи, я до сих пор не могу прийти в себя. От волнения, ото всего, что так внезапно и безжалостно потрясло нас. Вижу, и вы подавлены. Скончался член нашего коллектива…
Здесь она запнулась, а затем, смахнув слезу, добавила:
— Человек всеми нами уважаемый и любимый.
Сидя в кресле, Сокирко постукивал карандашом по столу.
Я слушал и не слушал. Мысли, нет — не мысли — все мое существо было в прозекторской, куда его перенесли уже после этой ночи.
Ноговицына вела дальше.
— Мы должны разобраться в этой утрате. Обстоятельно, от начала до конца, исследовать причину столь горького для всех нас, столь трагического (снова тремоло) исхода. — И затем, взглянув в мою сторону, продолжала: — Послушать виновного. Пусть он объяснит нам мотивы своего поступка…
Еще вчера, бросившись в клинику, я знал, что огонь изо всех стволов будет направлен на меня. Я был готов ко всему.
Наступившую тишину прервала Аня:
— А откуда вы знаете, кто виновен?
Ноговицына одарила ее беглым взглядом:
— Это не секрет, Анечка. Как выяснилось, лечащий врач, самовольно отменивший назначенный Трофимом Демидовичем состав капельницы, — и схватив со стола историю болезни, стала листать страницы. — Вот, пожалуйста…
— Знаю, — остановила ее Аня. — Я слышала, вы уже говорили это Трофиму Демидовичу.
Ноговицына залилась краской:
— Вольно же вам было подслушивать.
В свою очередь вспыхнула Аня.
— Не подслушивать, Антонина Викторовна! Я случайно услышала, совсем случайно… — И уже обращаясь к другим: — Шла по двору, подвернула ногу и, как назло, оторвалась перепонка на туфле. Поставила ногу на цоколь, наладить как-нибудь, а окно у Трофима Демидовича было открыто…
— Причина уважительная, — усмехнулась Ноговицына. — Но я не только для вас говорю.
Аня нервничала, очки сползали с переносицы, и она каждый раз заталкивала их на место.
— Не для меня, понимаю. Но все же: почему Евгений Васильевич виноват? И почему не я, вы докладываете? Ведь я дежурила…
Сидящий рядом Димка дернул ее за рукав кофточки.
— Трофим Демидович, — взмолилась Ноговицына. — Право, я не могу так!
Карандаш Сокирко зазвенел о графин с водой.
— Товарищи…
Ноговицына вернулась в свои рамки.
— Если не верите, позовем Евгению Михайловну.
— Ушла она, — сказал кто-то. — Сдала дежурство и ушла.
— Тогда Нюру.
— И ее нет, — отозвался наконец я. — Да и звать незачем, это правда. Правда, что я отменил. Не все, кое-что… Еще тогда, после операции.