Лошак смотрит на меня как старшина-сверхсрочник на нерадивого новобранца.
— Скажите, почему вы сбежали с собрания?
— Видите ли, Варвара Сидоровна, я должен был съездить в Васильков. Заболел друг, школьный товарищ.
Все шло гладко, но сдуру я начал детализировать:
— Вернулся ночью, последним автобусом.
Они переглядываются. Я вижу, что загнул лишнее. Всегда лучше недоврать, чем переврать. Во взгляде Лошак душевная боль:
— Вот как! Почему же вчера вечером вас видели в Первомайском саду?
Капкан захлопнулся. Кто видел — я догадываюсь. Ноговицына опустила глазки. И как я не сообразил, что ее непременно понесет на Дебюсси! Второй такой поклонницы искусств и разных художеств — с ног сбейся — не найдешь. Без нее не обходится ни один концерт, ни одна премьера в опере. Всю свою зарплату это поэтическое существо ухлопывает на билеты, грампластинки и цветы для знаменитостей, местных и заезжих. Может часами выстаивать возле филармонии с букетом подснежников или тюльпанов. Есть такие психопатки и в наше время.
Музыку мы услышали еще на мосту. Афиша возле площадки сообщала, что это Дебюсси, а концерт сопровождается лекцией музыковедческого кандидата. Мы уже порядком устали, хотелось где-нибудь присесть, да и деваться было некуда. Когда мы вошли, дирижер закончил первую часть, взмахнул напоследок палочкой и отошел в сторону. Заговорил кандидат.
— Обратите внимание, — говорил он, — на рельефность тематического материала этого цикла, на широкое использование в нем полифонических приемов, разных сопоставлений и переплетений, на введение больших септаккордов и тяготение композитора к структурно-пропорциональным построениям с логически оправданными тональными планами…
Я наблюдал за публикой. Женщина на краю скамьи делала вид, что внимательно слушает и в такт мотала головой. Перед нами о чем-то шептались парень с подружкой. Старичок справа клевал носом. Внизу загудел пароход. Лектор выждал, когда он утихнет, и продолжал:
— Но кроме интервальных сопоставлений, свойственных натуральному минору, от первой ступени лада образуется увеличенная лидийская кварта и большая дорийская секста, а также малая эолийская септима…
Мы поднялись и пошли к выходу. Наверное, там она нас и приметила. А кандидат все говорил об эмоциональной насыщенности и колористической эффектности музыки и потом должен был снова вступить оркестр. Бедняга Дебюсси, думал ли он, сочиняя эту штуку, о такой препарации! Почему эти кандидаты музыковедения и прочего ведения так часто напоминают мне евнухов, рассуждающих о любви?
Секунду-другую они разглядывают меня, как жука на булавке, затем Лошак круто поворачивается и идет в свою лабораторию. Маячит затылок гиппопотама, увенчанный короной седеющих волос. Ноговицына семенит в клинику. Я иду следом.
Перед нами распахивается дверь, и нос в нос с Ноговицыной вырастает Димка Павлусевич. Галантно отступая, он дает ей возможность пройти первой. Ноговицына бросает на него знойный взгляд.
— Сколько грации, субтильности, как погляжу, — замечаю я.
— Что ж, вежливость — норма общения всех интеллигентных людей, — говорит он. — Тебе это не донять, уж слишком сложно.
— До смерти боюсь слишком уж интеллигентных людей и крыс.
— Тогда изволь по-другому — еще от Адама известно, что вежливость — фальшивая монета, которую все мы условились принимать за настоящую.
— Знаешь, это ближе к истине.
— То-то, — улыбается он. — Кстати, последние известия слыхал? Старик отбывает в Карловы Вары. И фрау с ним.
— Снова печень?
— Она самая. Ну, а ей — водица водицей, главное же — людей посмотреть, себя показать. Вот и будет мотаться из Карлсбада в Прагу, из Праги в Карлсбад. А кто во главе колонны останется, знаешь?
— Почем мне знать…
— Представь, Сокирко.
— Чего бы вдруг! А Бородай?
— В отпуск уезжает. Забыл?
— Да, верно.
— Трофим Демидович уже в кабинет его перебрались. А теперь взгляни сюда.
Отвернув халат, он обнажает новенький светло-серый костюм, отливающий перламутром.