— Признаться, третий раз. И все дверь на запоре. Загуляли, молодой человек.
Я подставил ему стул.
— Как же вы нашли меня?
— Чего проще — у Лоры адрес взял, а там известно — язык до Киева доведет.
— Третий раз…
— Да вы не убивайтесь, я привычный. Послушайте лучше, с чем пришел, — сегодня под вечер вскрытие сделали.
Я привстал с кушетки.
— Как вы думаете — что там? Лигатура сошла с левой желудочной артерии. Видно, передернуло его на койке от перенапряжения, кашля или чего другого, не знаю уж, но лигатура соскочила и все, дополна, кровью залило. Вот вам и причина.
Слышалось только цоканье будильника.
— И вы среди ночи, с вашей подагрой, сердцем, спешили сказать мне это… — наконец вымолвил я.
— Ох, до чего соплей не люблю! — скривился он. — А вы бы на моем месте как поступили?
Снова пауза.
Он поднялся со стула.
— Оставайтесь, Ананий Иванович. Ведь до дому вам…
— Правда, оставайтесь, — отозвалась она.
— Что вы! Воображаю, какой там переполох. Невесть что думают. Я же как ушел с утра… Доберусь по-стариковски. А может, транспорт подвернется.
— Я провожу вас, — сказал я.
— Непременно проводи, — подтолкнула она меня. — Я буду ждать.
На прощание он протянул ей руку, а потом, не говоря ни слова, потрепал по щеке.
Мы дошли до угла и стали спускаться вниз.
— Что же мне делать, Ананий Иванович? — спросил я.
— Не понял.
— Что делать теперь?
— Не знаю. Спросили бы лучше, что им делать, — налег он на слово «им». — Перестарались вчера. Для Трофима Демидовича не впервой, но зачем было старушке костер раздувать?
— Какой костер?
— Да ваш же, ваш.
— Скажете, Ананий Иванович! Ян Гус я, что ли?
— Не Ян Гус, понятно. Но выходит, что ретивые старушки и в наш век не перевелись.
— И потом почему «старушка»? Что ни есть бальзаковский возраст.
— По моему разумению, бальзаковский — тридцать.
— И сорок, и сорок пять, и далее. В меру возможностей.
Он пересек меня взглядом.
— Язык ваш — враг ваш. Но рад, что на душе веселее стало.
— Еще бы!
— Потому и торопился к вам.
— Скажите все же, что делать теперь — плюнуть и уйти?
— Откровенно?
— Только так.
— Прежде всего глупость вы упороли с заменой этой…
— Знаю, сам знаю.
— Хотя, верю, из лучших побуждений. Но я о другом хотел. Помнится, начали мы с вами тогда, на дежурстве…
— Вы про Скорнякову? — опередил я. — Сами видели сейчас.
— Как не видеть! Только… — Он долго медлил. — Уж если на то пошло… Ведь вы долг свой перед ней выполнили. Как бы сказать — вину искупили. Всего-то. Правда же?
Я ничего не ответил.
— Впрочем, простите, что нос свой сую, куда не следует. Да и речь не о ней, не только о ней. Значит, откровенно?
Я кивнул.
— Без амбиций, без камня за пазухой?
— Ананий Иванович!
— Извольте. Думаю, что как ни обернется после всего этого — надо бы вам… — он сделал паузу, — к людям подобрее. Любить их больше, что ли. А не только дело, которое им служит.
— Всех, Ананий Иванович?
Он помолчал, вертя в руках папиросу.
— Право, не знаю. Может, и не всех. Согласен, не все они ангелы, но не все же и черти. И, верьте, лучше, чем на первый взгляд кажутся.
— Я никогда не думал об этом, — сказал я.
— Подумайте, в себя глубже загляните. Ведь человек вы не злой, хотя и хлебнули в жизни, да кому не довелось хлебать! Не остервенились, однако, как иные, а вот — несетесь по беговой дорожке, ничего не видя на пути.
— Вы первый, кто говорит мне это.
— Сами напросились. Подобрее бы к ним — людям. Как Яновский Феофил Гаврилович. Знаете, слыхали! Я его еще в живых застал, в свои студенческие годы. Помнится, едва ли не всем городом в последний путь провожали. Или Федор Гааз — во время оно тюремный врач в Москве, из немцев. Святой доктор — прозвали в народе. Про него у Кони можно прочесть. Думаете — зачем он болтает попусту? Ведь клятву в институте даем, чего же больше!
— Не думаю, — потупился я.
— То-то. Клятву все дают, по статусу положено.
Из темноты к нам мчалась зеленая точка. Мы ступили на мостовую.
— Опять не договорили, — усмехнулся он. — Ну, ничего, другим разом.
Шофер распахнул дверцу машины.
14.
А ведь нужно было рассчитать, что к этому времени все кончится. Извержение вулкана грянуло минута в минуту, когда мы проходили мимо. С криком, ревом, воплями на улицу вырывались люди.