— Спасибо, Коля. А завтра скажу десятнику, чтоб отпустил тебя с обеда.
— Сочтемся, Николай Олимпович.
За окном несколько раз ударили в рельсу, возвещая «шабаш» — конец рабочего дня.
— Пойду к ним, пока не убежали, пусть хоть ящик тебе втащат, — засуетился старик.
Когда они остались вдвоем, Логвин сказал:
— Вот и загремел наш «Багдадский вор».
— Завтра пойдем, — сказала Варя.
— Арифметика завтра, Варенька. Пасовать не охота.
— Совсем забыла.
— Эх, черт! И дернуло меня… — злился Логвин.
— А что дернуло — ну что? Не идти, когда позвал?
— И то правда… — почесал он затылок.
— То-то! Знаешь, Коля, — сказала она после паузы, — я тоже останусь.
…Шнур был снова натянут вдоль стены и от прикосновения вздрагивал, как струна. Логвин клал новый ряд, каждый раз пристукивая сверку рукояткой кельмы. За горой кирпича (пригодился не завтра — сегодня) стоял ящик. Варя набирала из него раствор, подносила к стене.
— Хватит, надорвешься, — обернулся к ней Логвин.
— Я полведра, Коля. Честное слово…
Но, сделав несколько шагов, остановилась и, тяжело дыша, опустила ведро на настил.
— Ну вот — опять полное! — подошел к ней Логвин.
— Я чтобы скорее…
— Вот что — уходи с лесов.
— Не уйду.
— Говорю тебе — уходи!
— Только не пугай, пожалуйста. — И все же отпрянула в сторону.
— Ладно! — сказал Логвин и, перескочив через кирпичи, бросился за ней вдогонку. Варя бежала по самому краю рештовки.
— Не дури, Варька, слетишь вниз!
— Подойди только… — прижалась она к стояку.
Логвин подошел к ней вплотную и совсем неожиданно для себя поцеловал в губы.
— С ума сошел! Он же все видит, — кивала Варя на сидящего у ворот сторожа.
— Где там! Не видишь разве — спит, — сказал Логвин и, не выпуская из рук, поцеловал снова.
Только что сопротивляющиеся Варины руки упали, как плети.
— А я говорю — не спит, газету читает… — шептала она.
Снизу донеслось покашливание. Они разом сникли и вернулись к стене.
— К ящику больше не пущу, — сказал Логвин.
— А он уже пустой.
Сгущались сентябрьские сумерки. И в самом деле — на лесах лежал совсем пустой ящик.
Едва-едва чернели в наступающей тьме купола собора.
…Логвин и Варя шли уже освещенной фонарями, начинающей жить своей вечерней жизнью улицей города.
— Теперь, Коля, иди домой, — остановилась она у перекрестка. — Я сама дойду.
— Сказал — до самой калитки, и точка.
— Ну хорошо, только по Институтской.
— Пошли, пошли… — сказал Логвин.
— Боюсь я, Коля.
И все же они пошли по улице, безлюдной даже в эту раннюю пору, хотели было свернуть на круто поднимающуюся вверх, недоброй славы, «Собачью тропу», как впереди послышалось пение.
затягивал один голос.
Затем вступал другой:
Навстречу шли трое. Теперь они пели хором:
Расстояние сокращалось. При свете фонаря можно было рассмотреть всех троих. Первый был плотен, приземист, с копной рыжих волос и такой же рыжей бородой, как у императора Барбароссы. Второй — худощав, долговяз. Третий — позади, казался заводилой, пропустившим обоих вперед.
Рыжий начал с вопроса, традиционного в таких обстоятельствах:
— Эй, шкет, есть закурить?
Логвин вынул пачку «Раскурочных», взял себе одну папиросу и протянул остальные.
В эту минуту к нему бросилась Варя. Но долговязый крепко сжал ее руку, рванул к себе и сказал:
— А вы, барышня, не рыпайтесь. До вас очередь дойдет…
Тогда Логвин спрятал пачку в карман и тотчас же получил под висок удар такой силы, что едва устоял на ногах.
Варя вскрикнула и онемела.
Пауза длилась недолго — с размаха Логвин ударил рыжего чуть повыше пояса. Тот схватился за живот и, скорчившись, упал на колени.
На него шел заводила с ножом в руке. Не дойдя шага, приготовился к нападению, но от удара по переносице отлетел назад и, уткнувшись в столб, стал медленно оседать на землю. Нож блеснул лезвием, сделал пируэт в воздухе и упал в сторону.
Долговязый отпустил Варю и бросился наутек.
— Ну вот и все, — сказал Логвин.
— Коля, у тебя кровь! — заговорила наконец Варя и потянулась за платком.
— Черт! Только фонаря не доставало…