Зажав деньги, ребята смущенно топтались на месте.
— Что ж, поздравляю с первой получкой, юноши, — улыбнулся кассир. — Лиха беда начало…
Краснея и оглядываясь друг на друга, они по очереди ухватились за протянутую руку.
— На каком курсе, позвольте спросить? — продолжал кассир.
— Чего ж молчите — языки отняло? — не выдержал паузы стоящий рядом козонос.
— А ты, Максим, хлопцев не смущай, — вмешался десятник.
— И то верно! Чего встряешь? Погоди — скажут… — заговорили вокруг.
— На второй курс перешли, Василий Ильич, — ответил Логвин.
— Года за два, гляди, в начальство выйдут, — послышался чей-то голос.
— И выйдут! Не то, что ты, лопух немазаный, — оборвал его другой.
— Я же не со зла, по-доброму.
— Сейчас у меня, на кладке, — говорил кассиру Логвин. — А потом хочу к Ивану Касьяновичу, — кивнул он на стоящего здесь же старика, — по плотничьей части.
— Правильно, Матвеич, — заметил кто-то. — Чтоб знали, стервецы, почем рабочий хлеб.
— Будто не знают, — сказал старик.
Кассир пробежал ведомость.
— Кажется, все.
…Они вышли за ворота стройки. Напротив, в центре небольшого сквера, возвышался на постаменте памятник Шевченку.
Степан протянул Логвину полученные деньги.
— Не мне, Степа, — сказал Логвин, — матери отдашь… А ты, Григорий, — обернулся он к Засекину, — приходи за обещанным. Сразу приходи. Мы только в универмаг и домой.
— Буду, дядя Коля! — встрепенулся Засекин.
Голуби садились на будку. Логвин спускался с лестницы с парой турманов в руках. Протянул их дожидавшемуся внизу Засекину…
— Держи, Гриша.
— Аж неловко, дядя Коля. Ей-богу…
— Бери, говорю. Давно по ним сохнешь.
К дому шла мать.
— Добрый вечер, Татьяна Осиповна, — сказал Засекин.
— Добрый, добрый. Чего миндальничаешь? Дареному коню в зубы не смотрят. — И на ходу добавила: — Меньше мороки будет.
— Эх, мама… — усмехнулся Логвин.
В саду Варя накрывала на стол. Шурша бумагой, Степан разворачивал здесь же покупку — новенький патефон, устраивал его на табуретке. Павел вынес из дому пластинки.
— Ну что? — склонился он возле Степана.
— Порядок!
— Дай я, — сказал Павел и стал вертеть ручку. Влево, потом — вправо.
— Не так, чудило…
— Николай! Где же вы? — позвала мать.
Из-за дома вышли Логвин и Григорий с турманами. Не сводя с них глаз, Григорий гладил спины, как заправский голубятник брал клювы в рот, гладил снова.
— Садитесь, — сказала мать.
Григорий подался к калитке.
— А ты что? — спросил Логвин.
— Домой, дядя Коля.
— Никуда тебя не пустим, — сказала Варя.
— Ну, Гришка! — закричали разом Степан и Павел.
Логвин взял его за плечи:
— Слыхал? Ты ведь тоже, можно сказать, виновник торжества, не он один.
Григорий сунул голубей за пазуху. Женщины засмеялись.
— Я их на будку пущу, — сказал Степан. — Потом заберешь.
Логвин церемонно протянул Варе руку:
— Милости прошу, Варвара Семеновна.
Варя поджала губы:
— Покорнейше благодарю, Николай Матвеевич.
И вслед за остальными они двинулись к столу.
Появилась бутылка вина, стопки с золотистыми ободками.
— За будущих техников! — поднялся Логвин. — За начальство наше, как сегодня сказали! Верно, ребята?
Степан на миг оторвался от стола, поставил пластинку и опустил иглу.
понеслось из патефона.
Подпрыгивая на скамейке, Павлик стал насвистывать в такт песне.
— Т-сс! — шикнула на него Татьяна Осиповна. — Ты за столом или где?
— А что, бабушка?
— Глядите, пожалуйста! — возмущалась она. — Спроси у отца, как дед его уму-разуму учил. Слово скажет за столом — ложкой по лбу. А ты свистеть!
— Это была другая эпоха, — заметил Павел.
— Чего, чего?
Варя сдерживала улыбку.
— А она смеется, вместо того, чтоб… — не унималась бабка.
— И все ты ворчишь, бабушка, — сказал Павлик, чувствуя незримую поддержку родных. — Все тебе не так.
лилась песня.
— Какая же эпоха, Павлуша? — спросила Варя.
— Домострой.
— Ого! — сказал Логвин.
— А разве не так? Пережиток феодализма… — развивал Павел.
— Гляди, какие умные, — махнула рукой Татьяна Осиповна.
Между тем Степан положил на диск новую пластинку: