— Ты мне не ответила. Хочешь, я сейчас им головы сверну, и делу конец?
Прогрохотал, а затем утих состав товарняка. Варя проводила его взглядом.
— Слышишь, мама? У них шутки плохи, приказ есть приказ.
— Ох, слышу, слышу, Павлик. Но я себе слово дала.
— Какое там слово! За одного — расстрел на месте. А у тебя…
— Чему быть, того не миновать.
— Ну, знаешь…
— Боюсь, летать уже не смогут. Скоро год в погребе, в потемках. Да полно о них! Расскажи лучше о себе. Зачем ты это? — кивнула она на буханку хлеба, лежащую на столе.
— Бери, не спрашивай, — сказал Павел. — По закону положенный паек, не то, что ваш эрзац-солома.
— Вижу. Совсем как до войны. Только…
— Говорю тебе, заработано честно, краснеть не приходится. А жить мне лучше там. И тебе покойнее.
— Где уж покойнее, Павлуша! Неделями не приходишь. Дай посмотрю на тебя, милый мой. Здоров ли ты?
— Я же сказал, мама. Все в порядке.
— Костюм какой! Часы… Откуда это?
Павел поправил ловко сидящий на нем светло-серый костюм.
— Знаешь… друг один устроил.
Мимо пронесся новый состав.
— Опять повезли, — вздохнула Варя, глядя в ту сторону.
Он ухватился за это:
— Всюду облавы — на улицах, на базарах, даже в кино, — говорил он. — Люде скажи, пусть носа не кажет.
— А она со двора — ни шагу. Все больше на чердаке или в погребе. Только на ночь в дом идет. Пойдем, позову ее.
Павел взглянул на часы.
— Тороплюсь, мама. На смену пора.
Логвин вышел из села. Позади белели хаты, под соломой, под шифером, кое-где под железом. Одна стояла на самом берегу реки. Наверное, это и был Яготин, и река Супой, залившая в этом году окрестные луга. Или другое село, другая река. Мало ли их встречалось на пути!
За хатами началась сосновая посадка. Он свернул вглубь и, все волоча ногу, с рукой на повязке, двигался так среди молодняка, подальше от петлявшей здесь же грунтовой дороги.
Навстречу шло стадо. Два пастушка гнали его в село. В вечерней прохладе повеяло коровьим теплом.
— Здрастуйте, дядьку, — сказал пастушок.
Логвин кивнул, сунул палку под руку, висящую на повязке, приподнял здоровой рукой кепку, а затем долго провожал их глазами и, когда все скрылись из виду, тронулся дальше.
За посадкой раскинулось поле, а потом — снова лес.
Наконец он вышел к реке, на покатые, тут и там поросшие лозами пески. Было тихо, безлюдно. Перед ним открылась широкая водная гладь и круто поднимающиеся берега на той стороне.
Солнце бросало последние лучи на потускневшие купола церквей, легкая волна набегала на торчавшие из воды быки взорванного моста.
Он бросил палку, скинул с плеча изрядно отощавший мешок, тяжело опустился на землю и долго не сводил глаз с этой с детства полюбившейся реки, уходящих в гору берегов.
В то утро Варя с Любой перетряхивали домашнее добро. На столе лежали ворохом: медный таз для варенья, несколько тарелок, застиранных простыней, ситцевый сарафан, еще что-то из платья. Странное, на первый взгляд, разнообразие непохожих друг на друга предметов.
Логвин шел по безлюдному еще городу. Вот парк, куда Варя приходила с Павликом, где они впервые повстречались со Степаном. Логвин взглянул на здание по ту сторону улицы, где он укладывал кирпич, возводил стены. Перед ним лежали груды обломков.
…Стоя у памятника Шевченку, он смотрел на другое здание… На то, что осталось от него. Здесь Степан и Гриша Засекин получали свою первую зарплату. Снова — искореженные взрывом груды кирпича, висящие на арматуре куски кладки.
…А вот то, что осталось от дома возле собора. Много лет назад, сентябрьским вечером, он оставался здесь с Варей, а потом провожал ее домой… Собор стоял, как и прежде, со своими куполами, а вместо дома чернела коробка без окон.
Люда сняла с комода патефон, вопросительно посмотрела на Варю. Та чуть помедлила, а затем кивнула:
— Что ж, пусть!
И рядом с патефоном положила пластинки.
Они сели у стола, прикидывая каждая в уме: много ли, мало?
— Хватит, Варвара Семеновна? — спросила Люда.
Варя отрицательно покачала головой.
Логвин остановился там, где прежде была калитка, оглядел торчащие из земли столбы ограды, картофельное поле во дворе и в саду и, осторожно ступая меж грядок, двинулся к дому.
Окна были предусмотрительно закрыты. Как всегда, если в доме была Люда. Он тихо подошел к окну и стал вглядываться в комнату.
Логвин увидел Варю, осунувшуюся, исхудавшую за этот год. Она что-то говорила Люде, та отвечала ей, но слов не было слышно; все это казалось сном или безмолвно вертящейся лентой немого кино.