— Еще раз нижайшее, папаша, — заговорил он, почесывая тонкие усики и в то же время не упуская из виду окно. — Позвольте представиться — Котко Борис Никифорович, сын собственных родителей.
Перед Логвиным стоял покупатель. Тот, что вертел ручку патефона, ставил на диск «Тачанку». Где уж было через тридцать лет припомнить в поседевшем, раздобревшем прорабе этого бойкого, вертлявого юнца!
— Честно скажу, папаша, перетрусил я, как они навалились. Вот и смылся от греха. Потом иду домой, а вы — с тачкой впереди. Так и шел за вами на дистанции. Все боялся ближе подойти, а вдруг они следом…
Логвин молчал, Варя удивленно поглядывала на одного и другого.
— Так хотите — все гамузом и возьму, — продолжал Котко. — Расчет наличными. Само собой, если дорого не запросите. Дело такое — и вам интерес, и мне не в обиду.
Никто из них не заметил, как в дом вошел Павел. В том же черном мундире (чего уж играть в прятки!), с каким-то обернутым в газету пакетом в руке.
— Добрый вечер, дорогие родители, — начал он, деланно улыбаясь, и бросил на стол свой пакет.
Из газеты вырвались одна за другой банки консервов, скатились на пол. За разорванной бумагой выглядывало кольцо колбасы. В завершение он вынул из кармана бутылку водки. И ее поставил на стол. И лишь поднимая банки, заметил постороннего.
— А это что за гусь лапчатый? — двинулся он на онемевшего от изумления Котко. — Вот что, друг любезный, прошу — выкатывайся.
Пятясь к двери, Котко опрометью выскочил во двор и, как тогда на базаре, поскорее унес ноги.
— Где-то видел я его, не припомню, где, — оторвавшись от окна, бросил Павел. — Что же ты, мама, не сказала, что отец вернулся? Эх, ты… Ну, ладно! За счастливое возвращение, — мельком взглянул он на руку Логвина, висящую на повязке, — за мир в нашей семье!
Кажется, он был слегка пьян. Видимо, идя сюда, хватил немного для храбрости.
— Чего же вы молчите? Подлец Павлушка, шкура продажная!
— Как же так, сын! Как же это… — бессвязно, скорее сама с собой, нежели с ним, говорила Варя.
Она прижалась к мужу, точно искала у него защиты.
— А что было делать, когда разбомбили? — идя в открытую, усмехнулся Павел. — На своих двоих, через фронт, в Москву топать? — И опустился на стул. — Или в лагере гнить, как другие? То-то! Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше…
Варя хотела сказать что-то, но Логвин, понимая, что все это явь, а не сон, сжал ее руку.
— Да, рыба — где глубже, а человек — где лучше! Вот ты, товарищ Логвин, всю жизнь вкалывал, а что имеешь? Дыру в кармане и вошь на аркане. И еще, вижу, покалеченный весь. Да, что говорить! Люда где? Все на чердаке или в погребе, с голубями в обнимку…
Логвин уже овладел собой. Против воли у него вырвалось:
— А ты пойди, заяви. И про нее, и про голубей заодно.
Павел расхохотался. И впервые за все годы они услышали в этом смехе, во всех его повадках что-то до боли чужое, жеребячье.
— Вот это ты, отец, глупость отморозил, пардон. А еще умный человек! Ни про Люду, ни про голубей ничего не знаю, не ведаю.
Тут Варя, где у нее силы взялось, встала со стула и тихо, но так, что все в ней дрогнуло, сказала:
— Уйди отсюда, Павлик.
От неожиданности Павел запнулся:
— То есть как это «уйди»?
— Уйди и не приходи больше, — повторила она.
— То есть как же это?.. Родного сына из дому гоните, а Степку ждете и Людку для него держите! Так не дождетесь, чтоб знали! Крепко они на ногах стоят, считайте — навечно здесь. Слыхали, небось, уже к Дону выходят. А может, Степка…
В глазах у Логвина потемнело. Он поднял палку:
— Ты слышал, что мать сказала!
— Ну, ударь, ударь…
И все же предусмотрительно подался в сторону.
— В детстве не бил, хоть сейчас отыграйся. А я хотел по-хорошему… — И, постояв секунду, Павел пошел к двери.
Варя показала на стол.
— Возьми это.
Он обернулся:
— Себе оставьте. Знаю, что жрать нечего, того и на базар мотанул.
— Возьми или выброшу на улицу, — сказал Логвин.
Пожав плечами, он рассовал по карманам банки, бутылку, колбасу. Дверь захлопнулась. Идя по грядкам, он вскоре исчез из виду. Логвин и Варя остались одни. Она казалась маленькой и жалкой.
— Пойду воды принесу, — нарушил молчание Логвин.
— Я сама, куда тебе!
— Хватит, больше тебе не дам.
— Ну и герой ты у меня! — улыбнулась Варя.
Смеркалось.
— Знаешь, иду по Тверской, — снова заговорил Логвин, — а навстречу извозчик. Самый настоящий — пролетка, дуга, оглобли… Где он держал их все эти годы? Не иначе — в нафталине. Чудеса! Зажжем свет?