— Не надо, там на самом дне…
И опять наступило молчание.
Падали листья с деревьев. Издалека слышалась артиллерийская канонада. Она все усиливалась и усиливалась. Падали листья, словно срывало их с ветвей этим гулом артиллерии.
Рано утром, только рассвело, Логвин и Варя сидели в той же комнате, прислушиваясь к гулу.
— Совсем близко… — сказала Варя.
По улице рядом то и дело проезжали санитарные грузовики с ранеными солдатами. Уходили от этой нарастающей из-за реки канонады.
Из соседней комнаты, с подушкой и одеялом, вышла сонная Люда.
Логвин поднялся:
— Там и доспишь.
Все еще припадая на раненую ногу, он вышел во двор. Дождался, когда улица опустела от машин, и сделал знак Люде. Общими усилиями к слуховому окну чердака была приставлена лестница. Взяв одеяло и подушку, Люда взобралась по ней наверх, исчезла в окне. Логвин снял лестницу, уложил ее вдоль стены и вернулся в комнату.
— Так-то вернее будет. Неровен час, опять по дворам пойдут…
Он почти угадал — с улицы, озираясь в разные стороны, точно боясь быть замеченным, шел человек с увесистым чемоданом. Логвин впился глазами в окно.
— Он, — чуть слышно проронила Варя.
Распахнулась дверь, в комнату вошел Павел. Уже не в черном мундире полицая, а в знакомом ей светло-сером костюме, с галстуком, выбившимся наружу. Былого форса за год поубавилось, но держался он уверенно.
— Вот и я…
И, поставив чемодан в угол, уселся на стуле.
— Домой пришел. Не прогоните?
— Что тебе нужно? — спросил после паузы Логвин.
— Гады, сволочи… — не отвечая на вопрос, бормотал Павел. — До самого Люблина обещали… битте — бронь, а вчера — вот… — и сделал известную комбинацию пальцами. — Раненых туда, понимаете, в эшелон этот. Козюра Ванька, Игнатий — они-то пробились, влезли! А меня…
— Что же тебе нужно? — повторил Логвин.
— Дома перебыть нужно, когда они придут.
— Кто «они»?
— Ну, наши же, наши!
Наступило молчание.
— Хорошо, — сказал Логвин. — Оставайся. А там… Словом, сам знаешь, что дальше делать. Пойдешь и всю правду скажешь, всю — начистоту.
Павел поднял голову.
— Вот как! А что будет мне, подумал?
— Что заслужил, то и будет.
— Нет уж, спасибо на добром слове, — засмеялся Павел. — Другая у меня линия: до весны — дома. Людку же прячете… — окинул он комнату. — А за сим перемелется туда-сюда — и в путь-дорогу.
— Куда же? — впервые подала голос Варя.
— Мир большой! Широка страна моя родная… На Урал, а может, в Самарканд. Говорят, город больно хорош. Помозгуем, куда, на досуге.
— А ведь найдут, и там найдут, — тихо сказал Логвин.
— Предусмотрено! Вот… — И вытащив засаленный паспорт, Павел протянул его отцу. — Читайте, завидуйте!
Логвин взял этот вдвое сложенный листок бумаги.
— И отчество совпадает, и год почти мой.
— Карточка!.. — удивленно взглянул на него Логвин.
— Тоже моя, как видишь, — чистая работа. А вот фамилия — это его.
Логвин оторвался от листка.
— Кто он?
— Кто был, того нет. А теперь — я, собственной персоной. Не бойтесь, нет его уже! Не заявится, в окно не постучит. Что вы так смотрите? Думаете… — И он снова залился смехом. — Все честно, чин чином: две чернобурки отдал, перстень — камень вот какой! — и пятьсот в придачу.
Снова послышался грохот проезжающих по улице машин.
Капля по капле в Логвина вливалось что-то тяжелое, захватившее все его существо. Он резко рванул листок надвое, потом — еще надвое, а дальше — рвал и рвал его в мелкие клочки.
— Что ты!.. — бросился к нему Павел. — Что ты делаешь!
И, упав на колени, стал подбирать клочья, прикладывая один к другому.
Варя неподвижно стояла в углу комнаты.
Бросив наконец то, что осталось от паспорта, Павел рухнул на пол. Он был раздавлен, смят, как эти обрывки бумаги.
— Теперь конец… Я пропал.
Издали по-прежнему доносился гул орудий.
— Оставайся, — склонился над ним Логвин. — А потом пойдешь и как есть все расскажешь. Трудно это, понимаю, только… Слушай, я с тобой пойду. Тебе легче будет… Слышишь?
Но Павел ничего не слышал. Он твердил одно и то же:
— Все! Теперь конец…
— А вернешься, — продолжал Логвин, — примем. Увидишь — примем, были бы живы. Но чтобы до дна, до самого дна…
Павел сорвался с пола и выбежал из комнаты. Варя кинулась к окну.
— В сад пошел… У дома ходит…
— Никуда он не уйдет, — сказал Логвин.
Гремели орудия вдалеке, по улице ехали последние машины с ранеными.
И вдруг за домом, совсем рядом, раздался выстрел, а вслед за ним исступленный крик Люды.