Он крякает:
— Исполать тебе и многие лета!
— На закуску могу предложить пирамидон, — говорю я.
— А я после первого не закусываю.
Поскольку ясно, что второго и, тем более, третьего не последует, он подбирает свой ящик и идет к двери.
В это время из коридора доносится телефонный звонок, а вслед за ним — громогласное:
— Шо? Ага. Биокорпус слушает.
И после паузы:
— Сейчас скажу, не беспокойтесь.
На пороге Мотя:
— Тебя к хозяину звали.
В приемной одна Лора, наша секретарша. Девчонка страдает у телефона. Из трубки долетают короткие гудки.
— Звала, Лорочка?
— Садитесь, Евгений Васильевич. — Не отрываясь от аппарата, она показывает на стоящий рядом стул. — Сейчас он освободится.
Я усаживаюсь, а Лора продолжает вертеть диск.
На столе алеют два заграничных паспорта с гербами, а между ними какие-то сложенные вдвое бумаги.
Занято, занято, занято.
— Ну-ка, дай мне, — говорю я.
Она подвигает листок, там три номера. Я набираю один, другой. Третий отзывается. Быстро передаю ей трубку.
— Касса? — выпаливает она, как пулемет. — Мне два мягких до Праги…
И в ответ — отбой.
На меня глядят глаза, полные слез.
— Брось, Лора, — говорю я. — Позвонишь позже, когда схлынет.
— Нельзя! Лаврентий Степанович просил взять сегодня же, до обеда. Разве вы не знаете? У него путевки в Карловы Бары.
— Как не знать, — перебираю я паспорта и бумаги, оказавшиеся именными путевками.
Тут, как назло, возникает Ноговицына.
— Вчера пришли в министерство… — продолжает Лора, но, увидев Ноговицыну, осекается.
Антонина Викторовна поймала ее на месте преступления. Выболтано то, что до поры до времени должно храниться в тайне.
Меня забавляет этот фарс. Уверен, что, кроме Димки и Лоры, тайну знают уже все остальные, от персонала до больных. Вместе с тем мне жаль Лору. Она растерялась, как девочка, разбившая самую лучшую чашку. Сейчас ей попадет. Я осведомляюсь:
— С кем же уезжает, если не секрет? Не с Антониной ли Викторовной?
Понимаю, что вышло глупо, плоско. Но громоотвод сработал. Ноговицына вспыхивает возмущением. Лора принимает все за чистую монету.
— Что вы! — изумляется она. — С Елизаветой Константиновной, конечно.
— Это похуже, — говорю я.
— Постыдились бы девушки, — шипит Ноговицына. — Что ж, это в вашем духе!
Я не унимаюсь, точно бес попутал.
— Но, Антонина Викторовна, вы так мечтаете поехать за границу.
Вечно я надурю, а потом жалею.
— Лорочка, — пропела она. — Я хочу позвонить. — И, зеленая от злости, устремляется к телефону.
И ей звонить в кассу, только в театральную: нужно сорок билетов на Акимова, сорок приличных билетов. Как нет? Что вы, о первом ярусе не может быть и речи! О галерке тем более. Бельэтаж — куда ни шло…
Лора вздыхает. А ей — два мягких до Праги. Но ничего не попишешь, культпоход есть культпоход.
Итак, бельэтаж устроит, но непременно первые ряды…
Я пересаживаюсь в кресло и достаю газету. На развороте — подвал, обведенный красным карандашом, — «Сильнее смерти». С первых же строк я забываю обо всем окружающем. Я больше не вижу Ноговицыну, не слышу, как она ушла, как из кабинета Бородая вышел уже перебравшийся туда Сокирко, приходили и уходили другие, как без перестану звонит Лора. Я глотаю —
— …все началось в одной клинике. Ему вскрыли брюшную полость, заглянули во внутрь, покачали головами и зашили. Дело пошло далеко… Но парень не сдался. В последний раз, под Новый год, он выпил, закусил, еще раз закусил и отрезал. С тех пор он не ел ничего. Полтора месяца — один боржом: боржом утром, он же, боржом, днем и на ночь. Боржом — и все. Первые дни есть хотелось зверски, голова ходила ходуном. Как ни странно, дальше полегчало, только ноги едва носили. И все же по пути с работы, он каждый вечер, для тренировки воли, исправно заходил в гастроном. Голодный, брел вдоль прилавков с колбасами, сыром, пирамидами сардин и глазел. Глазел и облизывался. Обойдя это великолепие, шел домой и пил свой боржом. На шестой неделе его снова хватил голод, теперь хватил не на шутку. С маху впился клещами и повалил с ног. Хочешь — не хочешь, пришлось есть. Сначала он пил соки, отвар из риса, потом — какая-то кашица… И вот врачи развели руками — опухоли как не бывало. Читаю еще раз. Еще и еще.
— стал скелетом, вроде наглядного пособия по анатомии. А сейчас совсем здоров…