Мужчины носили треуголки под локтем, а головы пудрили. Пудра была разных оттенков (даже голубая). Держалась мода на фижмы – и поголовье гренландского кита беспощадно выбивалось ради идеальной стройности женских талий. Корсеты вздыбливали груди тогдашних красавиц, слегка и небрежно прикрытые цветами.
А в горах Вогеза доживали свой век последние медведи.
Бедняки Европы уже ели картофель, но в России им лакомились пока вельможи. Свиньи служили гурманам, натасканные выискивать гнезда трюфелей. Люди садились за стол с осторожностью, ибо искусство отравления было доведено до совершенства.
Вольтер успел себя прославить, а в России парил пламенный и честный Сумароков. Рокотов и Левицкий начинали пробовать свои кисти, но Антропов уже казался устарелым.
Герцог Бирон находился в ссылке, и корона герцогства Курляндского считалась – якобы! – свободной.
Воинственная Польша носила патриотический кунтуш, но имела на троне саксонского курфюрста Августа III.
Крым – под пятою ханов – был подвластен Порте, и в Бахчисарае источал слезы фонтан (еще никем не воспетый).
А в Запорожской Сечи буянили чубатые «лыцари».
Самым сильным флотом все признавали флот английский.
Русская артиллерия и тогда была передовой в мире.
Париж диктовал свои вкусы, и моды часто менялись.
Макиавелли был настольной книгой политиков; и был разгар секретной дипломатии – королей и канцлеров, интриг и подкупов.
Плащ и кинжал! Раскрытое письмо и замочная скважина…
Блестящее начало
Полное имя этого человека звучало так: «Шарль-Женевьева-Луи-Огюст-Андрэ-Тимотэ де Еон и де Бомон». Мы будем называть его короче: «де Еон» (иногда же назовем и «де Бомон», пусть это не смущает нашего читателя). Среди набора католических имен только одно имя – Женевьева! – имя чисто девичье, благоуханное.
Но оно, это имя, как раз и не играет никакой роли в судьбе человека, который оставил след в истории нашего государства.
Говорят, что отец де Еона был не совсем нормальным, и в детстве де Еона наряжали как девочку. Ходили слухи, что он был девочкой, но отцу хотелось иметь сына, и вот его потом переодели в мужское одеяние. Существует свидетельство, что маскарад этот продолжался долго – в прямой зависимости от споров о наследстве: для получения наследства то был нужен мальчик, то вдруг требовалась девочка. Потому-то, говорят, де Еон отлично и чувствовал себя – когда в юбках, когда в мундире. Говорят еще хуже…
Но не будем повторять всех слухов: спор об этом человеке не прекращается вот уже два столетия. Постараемся издалека, через хаос времени и событий, разглядеть не легенду, а – человека!
Вот он, с широко раскрытыми глазами, вступает в мир, полный цветения и волшебных очарований… Как же все это начиналось?
Добрый друг семейства, аббат Марсене, в последний раз высек мальчика, и на этом домашнее воспитание сочли законченным.
– Мы дали тебе имя! – гордо выпрямившись, сказала стройная мать, урожденная де Шарантон.
Итак, прощайте, сады Тоннера, звоны колоколов по утрам и нежные розы… Громыхающий мальпост, украшенный краснорожей вывеской святого Фиакра, покатил де Еона в Париж, отчаянно пыля и распугивая по дороге откормленных индюков…
В коллегии кардинала Мазарини секли не так любвеобильно. И платил за сечение уже не родитель, а сам король. Практика – суровая вещь, и она доказала, что еще никому из дворян розги не мешали расти и развиваться сообразно природным наклонностям. Не ручаюсь здесь за простых французов, но зато документально заверено, что короли Людовики с детства каждый день просто объедались розгами!
Маленький де Еон был резв и даровит, прекрасно воспринимая все, что давали аббаты по строгому расписанию: анекдоты и молитвы, супы и горчицу, розги и вокабулы. Незаметно для наставников он вырос в бесшабашную бестию. Последний раз его выпороли, когда он носил в ухе крохотную сережку – признак мужества. Иезуит отбросил прут и помог де Еону застегнуть панталоны.
– Мы свое дело сделали. – заявил падре, ласковый. – А далее, мой профан, пусть заботится о вас хоть сама Бастилия!
Грудь этого сорванца уже была истыкана уколами шпаг в поединках. Зато не было де Еону и двадцати лет, когда его – как виртуоза шпаги – признали почетным кавалером в лучшем фехтовальном павильоне столицы. Он любил читать Мольера, а у того сказано: «Фехтование есть искусство наносить удары, не получая их…» И де Еону хотелось прожить всю жизнь, только нанося удары другим, не получая взамен ни одного обратного…
Быстрыми и легкими туше, победно крича, де Еон загонял противника в угол. Дразнил острием. Сильными батманами отбивал оружие противника. Издевался в стремительных фланконадах.
Разум его был изощрен и в шахматах. Королевский паж Франсуа Филидор (тогда он был скрипачом при Марии Лощинской) приезжал из Версаля в кафе «Режанс» – это давнее прибежище шахматистов всего мира, длинными пальцами торопливо ставил фигуры.
– Шевалье, – просил он де Еона, – я жду от вас гармонии ума и бойкости фантазии… Садитесь!..
Из коллегии Мазарини юнец выпорхнул в свет со званием «доктора гражданского и канонического права». Гордый этим званием, как петух, отыскавший в земле червяка, адвокат поскакал на душистую родину, где в подвале каждого дома, в тесноте старых бочек, бродило приятное и легкомысленное шабли.
Постаревший отец подозрительно ковырял пальцем печати на королевском дипломе.
– Ну что ж, – сказал он, – пинок в жизнь ты получил, но… Куда полетишь, сын мой? На всякий случай запомни: лучше сказать десять приятных слов фаворитке короля, чем написать десять томов. Живи! Но я тебя… знать не знаю.
Впрочем, отец вскоре умер, и де Еон получил в наследство 15 000 ливров дохода. Этого бы вполне хватило, чтобы отсылать белье для стирки если не в колонии Сан-Доминго, то хотя бы в Голландию. Однако де Еон мог смело заверить родню при свидетелях, что ни единого су не истратил на «полубобров» (как назывались тогда – еще задолго до Мопассана – красавицы полусвета).
Высокую нравственность шевалье обстреляли картечью эпиграмм и насмешек. Таково было время: мужья стыдились любить своих жен, а жены, чтобы не потерять доступа ко двору, были вынуждены заводить себе любовников.
Вино – да, это совсем другое дело! Наш юный адвокат обожал повальное рыцарское пьянство. Как хороши высокие прохладные бутылки, что тревожным сном покоятся в его погребе.
Книги – о да, конечно! Без них жизнь немыслима и пуста, словно монашеская келья на закате солнца.
Возвысить дух свой над страстями тела – этому он уделял немало забот и даже посетил однажды анатомический театр.
– Я вижу кости, груды мяса, жил и сала, – удивился де Еон. – Но я души не вижу здесь… Нет, это не по мне!
В 1753 году он выпустил свою книгу – «Финансовое положение Франции при Людовике XIV и в период Регентства». Первые же похвалы пришлись кстати. Парижский интендант, Бертье де Савиньи, как раз подыскивал секретаря из хорошей фамилии – и де Еон заступил его место. Время для интендантов было неспокойное. Совсем недавно толпа голодных матерей окружила коляску дофина и кричала сыну короля прямо в лицо:
– Пусть уберут эту потаскуху Помпадур, которая лишает нас хлеба! Пусть только она покажется перед нами…
Парижская голытьба не знала, что не Помпадур, а сам король спекулировал хлебом. Франция голодала, съежившись возле промерзлых очагов. Даже знатные дамы, чтобы протопить свои наследственные замки, дарили любовь по странной таксе: одна ночь любви стоила десять телег с дровами. Франция заселяла колонии каторжниками и шлюхами, которых хватали на улицах. Иногда хватали детей и нищих. По пять гребцов на одно весло, со звоном и стоном, выгребали в океан тяжкие королевские галеры, и на знаменах кораблей струились нежные бурбонские лилии.