— Без магистрали, — говорил Оболенский, расхаживая вдоль перспективы и тыча в нее указкой, — наш город обречен задохнуться в транспортных проблемах и оказаться за бортом прогресса. Мои оппоненты твердят, что историческое лицо города разрушится. Это не то лицо, которое нам нужно. Позвольте спросить — хотят ли они тащиться на работу по кривым улочкам или предпочтут мчаться на скоростном автобусе по очень прямому проспекту?
Когда Оболенский кончил свою речь, в тишине раздался твердый голос Слабенко:
— Мы согласны.
Сам строитель, хоть и небольшого масштаба, Удалов понимал, что Слабенке куда выгоднее получить для застройки большую, в полгорода, площадку и одним ударом развернуть эпопею. Когда куешь эпопею, не надо мелочиться.
Ох, и сердит Слабенко на общественность, ох, и недоволен он Белосельским, который пошел у нее на поводу. Развел гласность без пределов. Даже секретарш отменил. А если враг проникнет?
— Сколько лет горе-проектировщики измываются над нашим городом? — воскликнул, поднимаясь, главный редактор Малюжкин. — У меня в руках печальная статистика прошлых лет. Снесено несчетное количество памятников архитектуры. Колокольня собора превращена в парашютную вышку…
— Разве мы пришли сюда слушать лекцию о парашютах? — спросил Слабенко.
— Вы меня не сбивайте! — закричал Малюжкин. — Вы лучше ответьте народу, зачем в позапрошлом году затеяли реконструкцию под баню палат купца Гамоватого?
— Под сауну, — поправил Слабенко. — Для сотрудников зверофермы. Труженики хотели оздоравливаться.
— Под личную сауну для пресловутого Пупыкина, — подала реплику директорша библиотеки.
Кипел большой бой.
Трижды он прерывался, потому что массы под окнами требовали информации о ходе совещания, и эту информацию массам давали, потому что в Великом Гусляре не бывает закрытых совещаний.
Трудность была в том, что все понимали: без магистрали с транспортом не справиться. Но даже если отвергнуть планы Оболенского, часовня святого Филиппа и три старых особняка окажутся на ее пути.
На втором часу дискуссии Белосельский обернулся к профессору Минцу и спросил:
— А что думает городская наука? Неужели нет выхода?
— Я держу на контроле эту проблему, — сказал Минц. — Конечно, неплохо бы построить туннель под городом, но, боюсь, бюджет Великого Гусляра этого не выдержит.
— Вот видите, — сказал Оболенский. — Даже Лев Христофорович осознает.
— Есть ли другой путь? — спросил Белосельский.
— Гравитация, — сказал Минц. — Как только мы овладеем ее силами, так сможем подвинуть любой дом без подъемных кранов.
— За чем же дело стало?
— К сожалению, антигравитацию я еще не изобрел, — виновато ответил Минц. — Теоретически получается, но на практике…
— Чем вам помочь? — спросил Белосельский, переждав волну удивленных возгласов. — Средства, помощники, аппаратура?
— Вряд ли кто-нибудь в мире сможет мне помочь, — ответил Минц и чихнул. — Второго такого гения Земля еще не родила… — Тут Минц замолчал и задумчиво спустился на стул.
— Это чепуха! — сказал Оболенский. — Это шарлатанство. Ни один институт в мире этого не добился, даже в Японии нет никакой гравитации. Надо хорошо проверить, из чьего колодца черпает Минц свои сомнительные идеи.
Слабенко лишь саркастически улыбался.
И тогда Белосельский сказал так:
— Я надеюсь, присутствующие здесь товарищи и представители общественности согласятся, что вопрос настолько серьезен, что лучше отложить его решение на день или два. Я лично глубоко верю в гений товарища Льва Христофоровича. Он не раз нам это доказывал.
Удалов проводил Минца до дома. Тот совсем расклеился. Чихал, хрипел — утренний пробег печальным образом сказался на его здоровье, подорванном мыслительной деятельностью.
— Вы что замолчали, Лев Христофорович? — спросил Удалов. — Что за светлая идея пришла вам в голову?
— А вы догадались? — удивился профессор. — Я думал, что никто не заметил.
Удалов остановился, приложил ладонь ко лбу профессора и сказал:
— Лев Христофорович, у вас жар. Сейчас примете аспирин и сразу в постель.
— Нет! — воскликнул Минц. — Ни в коем случае! Я должен немедленно ехать… идти… перейти… Город ждет!