Белосельский нагнал Удалова на главной аллее, у статуи девушки с веслом.
— Трудно? — спросил Корнелий Иванович.
— Нелегко, — согласился Белосельский. — Но трудности нас закаляют. Сделаем рывок до музея? На время?
«И не подумаешь, что в одном классе учились, — вздохнул Удалов. — На вид он лет на десять моложе. Вот что значит активная жизнь и умеренность во всем».
— На рыбалку в субботу поедем? — спросил Удалов, стараясь не сбить дыхание.
— В субботу? В субботу у меня жюри. Конкурс детских танцев. Потом будем на общественных началах палаты купца Демушкина реставрировать. Давай в эту субботу вместе пореставрируем, а на рыбалку через неделю?
Удалов не ответил, потому что перед ним затормозил Ложкин и начал кричать в мегафон:
— Дорогие товарищи бегающие! Вы видите бывший пруд у памятника шестнадцатого века церкви Параскевы Пятницы. Этот пруд стараниями общественности и учащихся речного техникума превращен в лучший в области открытый бассейн. На нем установлена девятиметровая вышка. Желающие прервать забег могут нырнуть с вышки.
Белосельский сразу побежал на вышку прыгать. А Удалов вспомнил, что у него в девять совещание в стройконторе, которой он руководил. А он еще не завтракал.
Удалов повернул на Цветочную, чтобы срезать квартал у рынка. К рынку тянулись подводы и автомашины — окрестные жители везли продукты и цветы на продажу.
Вот и Пушкинская. Скоро дом.
Хлопнула калитка. Из палисадника выскочил бывший предгор и завзверофермой Пупыкин. Был он в тренировочном костюме фирмы «Адидас», который некогда привез из командировки в Швейцарию. Он догнал Удалова и спросил:
— Белосельский участвовал?
— И Малюжкин тоже, — ответил Удалов, прибавляя ходу.
Пупыкина он не выносил — пустой человек, мелкий склочник и нечист на руку. Правильно сделали, что отправили его на пенсию.
— Скажешь Белосельскому, что я тоже участвовал, — сказал Пупыкин. — Я тренируюсь по индивидуальной программе.
Произнеся эти лживые слова, Пупыкин взмахнул руками как крыльями, сделал разворот и потрусил обратно к дому.
«Всегда у него так, — подумал Удалов. — Даже в добровольном кроссе втирает очки».
Удалов перешел на шаг. Надо привести в норму дыхание.
Солнце поднялось высоко, припекало. От быстрорастущих кедров, которыми была засажена Пушкинская, на розовые и голубые плитки мостовой падала рваная тень. Белка соскочила с нижней ветки и перебежала улицу. Удалов наклонился над фонтанчиком, который предлагал прохожему газированную воду, и напился.
Римма Казачкина, непутевая пышногрудая девица из соседнего дома, по слухам, новая пассия архитектора Оболенского, проходя мимо, умудрилась задеть Удалова крутым бедром. Удалов сделал вид, что не заметил намека. Появился профессор Минц.
Минц устал, лысина блестела от пота. Он сопел и кашлял.
— Каждый забег, — сообщил он Удалову, — прибавляет мне день жизни. Я теряю четыреста граммов.
— Это пустое, Лев Христофорович, — возразил Удалов, входя вместе с профессором во двор дома шестнадцать. — За первым же обедом вы прибавляете полкило.
Минц насупился. Никто не любит горькой правды.
Ксения Удалова высунулась из окна второго этажа и крикнула:
— Два раза из конторы звонили. Каша тоже остыла.
Удалов взбежал по лестнице, легко перепрыгивая через две ступеньки.
— Ну как козел, — сказала Ксения, открывая дверь. — Для кого молодишься?
— А ты займись, — предложил Удалов, проходя в ванную. — Тоже помолодеешь.
— Нам это не надо, — возразила Ксения.
Она ценила свое тело, круглое, налитое, солидное.
— Максимка в техникуме? — спросил Удалов.
— Ты бы ему велел патлы остричь. Люди на улицах показывают пальцами.
— Перебесится, — ответил Удалов. — Ты тоже в мини-юбке ходила.
Снизу негромко застучало — значит, сосед Грубин включил вечный двигатель. Он у него по ночам отдыхал. Под окном гуднула машина, что развозила по квартирам молоко и сметану. Ксения брякнула на стол тарелку с кашей и побежала вниз. Начинался трудовой день в городе Великий Гусляр.