— Спать будем при свете. Раз такое дело, — говорю я, легко поднимаюсь в темноте, подхожу к стене и щелкаю выключателем.
Лампочка над столом, закутанная в картонный абажур, вспыхивает, и все страшные тени пропадают. Я доволен своей работой.
— Вот, — говорю я.
Но темно на улице. За той самой дверью.
Я подхожу к ней, отодвигаю засовчик, такой крохотный, что не выдержал бы первого серьезного удара, распахиваю эту чертову дверь настежь, и, обернувшись к Гере, говорю:
— Вот.
И вижу ее расширившиеся от страха глаза. Похожие на два оловянных блюдца.
Следом — какой-то хрип рядом с собой. Слышу.
Вижу. Возникшего из темноты человека. В грязной, порванной во многих местах мореманской тельняшке, со слипшимися волосами, словно он выпачкал их в солидоле, с каким-то уродливым, каких не бывает, лицом: на котором нижняя челюсть раза в два больше нормальной.
С необыкновенно длинными руками, на концах которых, вместо пальцев, — закорючки огромных, коричневого цвета когтей…
У смертяка один глаз, вместо второго — густой солидол. Но ему хватает и одного.
Чтобы увидеть меня, и заметить, что дверь — открыта.
— Топор, кинь мне топор, — кричу я в лицо смертяку.
Потому что от неожиданности перепугался сам, до кончиков своих пальцев. Которые, — без когтей.
Вообще. В этот момент все остановилось. Вся действительность. Все замерло.
Мы смотрели друг на друга долю секунды. Не больше… Моя испуганная реакция оказалась быстрей.
Я отпрыгнул назад, и хлопнул перед смертяком дверью. Вернее, не успел хлопнуть, потому что смертяк навалился на нее, явно желая проникнуть в помещение. Был он боров, что надо, килограмм, судя по виду, под сто, если не больше, да вдобавок с руками, длиннее моих.
— Кинь топор! — крикнул я Гере, из-за всех сил стараясь закрыть за собой входную дверь.
Но вожатая, как вскочила на кровати, с одеялом в руках, как прижалась к стене, так и продолжала стоять, словно каменная…
И я догадался, — помощников у меня в этом сражении не будет.
Я, что есть сил, закрывал дверь, смертяк старался ее открыть… Какое-то время мы провели в этом единоборстве, сродни перетягиванию канатов.
Был он совсем близко, нас разделяла только небольшая полуоткрытая деревянная преграда. Поэтому мы с ним — смотрели друг на друга.
Не знаю, как я выглядел, только что из теплой постели, и какое на него производил негативное впечатление. Он бы, даже если бы и захотел, не смог бы рассказать об этом… А вот свое впечатление, — я знаю очень хорошо.
Единственный его глаз был налит кровью, — вернее, поскольку крови в нем быть не могло, вся она в свое время вытекла, его единственный глаз был налит кровавой бесконечной злобой и яростью. Обращенной ко мне.
Ко мне, который не сделал ему ничего плохого…
Смертяк был перепачкан грязью, должно быть покойник хорошенько повалялся на земле, прежде чем переродился, и захотел крушить все живое, направо и налево… При виде меня, не только его единственный глаз покраснел. Но открывалась пасть и появлялись на свет огромные, похожие на звериные, клыкастые зубы.
Честное слово, хотя у меня совершенно в тот момент не было времени на отвлеченные размышления, — честное слово, я никак не мог сообразить, как у обыкновенного покойника, пусть и зараженного самым необыкновенным вирусом, как на нем могли вырасти такие огромные зубья и так отрасти в длину руки.
Смертяк смотрел на меня и щелкал в моем направлении клыками. Он пытался ими дотянуться до меня, — но у него ничего не получалось.
Между зубами у него выступала желтоватого цвета пена, наподобие слюны, и падала хлопьями вниз. Настолько перед ним был лакомый кусочек…
Он, смертяк, тоже соображал, был далеко не дурак… Уперся ногой в какой-то корень, торчащий из земли, и навалился на дверь с удвоенной энергией.
Если до этого у нас сохранялось шаткое равновесие в силах, то, как только он стал использовать новый прием, — оно нарушилось.
С этого момента он начал побеждать, а я — медленно отступать под его яростным напором.
Я растерянно оглянулся на Геру, — она, все той же мраморной статуэткой, приставленной к стене, стояла на своей постели, защищаясь байковым одеялом… Только ее глаза, полные ужаса, переросли из блюдец — в столовые тарелки.
Смертяк хрипел, плевался пеной, и поддавал всем своим многопудовым весом на дверь. За которой тщетно сопротивлялся я.
До его победы оставалось совсем немного, даже может быть, меньше минуты. Он это чувствовал… А они умеют чувствовать, эти смертяки, — теперь я это хорошо знаю.
Тогда я решился.
Выбрал момент, вздохнул поглубже, и отпустил злополучную дверь. Одновременно, я взлетел в воздух совсем в другом направлении. Я летел к печке. Вытянув вперед руки.