Сидит у меня в комнате, и смотрит на меня.
Мне от этого, — не по себе.
Завтра — праздник. Сегодня вечером примерка белых рубашек, с народной вышивкой, и лаптей, в которых любят ходить пастухи и пастушки. Еще хотелось бы потренироваться в игре на свирели, чтобы получались хоть какие-нибудь звуки. Раз уж назвался груздем и подался в актеры, нужно не ударить лицом в грязь.
До примерки, — много времени. А у меня дело.
С обеда остался апельсин, каким здесь попотчевали иностранца, и нераспечатанная пачка вафель «Артек».
— Не скучай, — говорю я Гере, и выхожу на улицу.
Хозблок недалеко от основной усадьбы. Вернее, от трехметрового бетонного забора, которым эта усадьба, вместе с прилегающей территорией, отгорожена от остального мира.
Санчасть, одноэтажное длинное здание, несколько в стороне. От хозблока до санчасти — метров двести, не больше. Мне уже объяснили.
Так что скоро показывается и она, с обложенной битыми кирпичами клумбой у входа. На которой вместо цветов растут развесистые лопухи.
Но мне-то какое дело.
— Мне нужен старшина Сыч, — говорю я какой-то сонной старушке в белом халате. — Вот, пришел его навестить.
— Пятая палата, — бросает лениво она, и опять принимается выводить каракули в амбарной книге, от которой я ее отвлек.
Иду по пахнущему валерианкой коридору. Один, два, три, четыре, пять… До пяти я считать умею.
Стучусь вежливо… Стучу еще, — ответа не слышу.
Тогда открываю дверь без приглашения. И — вхожу.
В палате четыре койки, но заняты только две. На одной — бледного цвета человек, лежащий на спине. Глаза его закрыты, руки вытянуты в стороны, а ноги — вперед, как две неподвижные палки. Одна из них наручником соединена с железной перекладиной кровати. Так что между ногой и кроватью видна прочная металлическая цепочка этих самых наручников.
На другой кровати, — Сыч.
Я бы не узнал его, если бы не был знаком накоротке. Голова его закутана бинтом, особенно нижняя ее часть. Так что из-под бинтов видна только челка, острый нос, губы и страдающие глаза.
Он не слышал моего интеллигентного стука, потому что уши у него забинтованы. Он — старшина, поэтому для него не пожалели перевязочного материала.
При виде меня, — лицо его меняется. По крайней мере, — видимая его область. Зрачки глаз расширяются, нос становится острей, руки автоматически пытаются натянуть на себя одеяло.
Должно быть, он решил, что я пришел его добить, — как у них в охране, наверное, принято. «Довести до конца действие»… Так, кажется.
— Давно не виделись, — говорю я, и выкладываю перед ним на тумбочку гостинцы: апельсин и нераспечатанный «Артек».
Он смотрит на подарки, и капельки пота выступают на его лбу. Происходящее выше его понимания. Он подозревает во мне изощренный садизм.
— Слушай меня внимательно, — говорю, между тем, я. — Все, что я сейчас скажу, ты запомнишь на всю жизнь…
Внимание Сыча переключается с подарков на меня. Более заинтересованного слушателя не отыщешь и днем с огнем.
— Я скоро должен уехать. На какое-то время… Девушка останется здесь… Одна-одинешенька… Как ты думаешь, она к тебе хорошо относится?
Старшина не отвечает мне. Он старшина, и знает, — отвечать, не его дело, его дело слушать.
— Поэтому на глаза ты ей попадаться не будешь. Ни ты, ни твои друганы… У тебя есть дети?
Я делаю паузу, паузу он понимает, — не глупый.
Кивает головой.
— Жена?
Еще кивает.
— Ради них, наверное, стараешься, выкладываешься на службе. Вот до какого состояния себя довел… Бедняжка… Так что, запомни, — будет все в порядке с девушкой, будет все в порядке с твоей семьей… Запомнил?
Кивает.
— Вообще, в порядке… — говорю я. — Упадет ей, к примеру, кирпич на голову, мало ли чего может свалиться с дерева, — отвечать будешь ты… Подскользнется она где-нибудь ненароком, сломает ногу, — отвечать будешь ты… Ты теперь у нас будешь за нее главный ответчик. До конца дней своих…
Он верит мне… Не верить мне нельзя, — потому что я не вру и не лукавлю.
Я сам верю тому, что говорю… Что-то, сродни гипнотическому трансу, нашло на меня. Я словно бы по слогам, как первоклассник, читаю незнакомую молитву, произношу слова, значения которых вполне еще не понимаю. Но знаю, что все делаю правильно, говорю то, что должен сказать.
Вижу дорогу к нему, иду по ней, — и не собьюсь с нее.
Я играю по его правилам, они противны мне, — так мелки, убоги, примитивны, так — зверины.