Кстати, — хорошей девушки, и очень несчастной. Без малейших перспектив на это самое счастье. Имея столь необыкновенный талант, — которым наградил ее бог. В нашем хищном мире.
И Гвидонов вспомнил свои скромные запросы по этому поводу. Наткнулся на золотую жилу. Грех стало не попользоваться… Почти сорок семь лет, — а от жадности поехала голова…
Но — прибыли. Сняли у него с головы мешок. Перед глазами возник богатый холл дома, — неужели он опять в резиденции у «Самого»?
Тогда не экстрадиция, — что-то другое.
Вокруг стояло несколько человек, ждали, когда он привыкнет к свету и осмотрится. Один из них был худощав, совсем не славянской, как теперь говорят, внешности, — от уголка рта к щеке у него поднимался застарелый шрам. Довольно заметный.
Вот он, его секретарь… По кличке Сарк, производной от фамилии Саркисьянц. Не один раз приходилось видеть это лицо на разных любительских фотографиях. И не делает пластической операции, чтобы облагородить личность, — значит, как в присказке: шрам на роже, шрам на роже, — мужику всего дороже.
Но осматриваться Гвидонову особенно долго не дали.
— Вас ждут, — сказал секретарь негромко. — Понимаете, куда попали?.. Шуток не будет?
Гвидонов взглянул на секретаря и усмехнулся. Это он сам — шутник.
2.Кабинет Чурила, в котором, естественно, бывать не приходилось, но фотографии которого, в разное время и по разным поводам пришлось рассматривать, произвел впечатление.
Прежде всего, обилием книг. Две стены, — сплошные книги…
Вообще-то, сейчас опять возвращается мода, на создание вокруг себя интеллектуального имиджа. Это лет пять еще назад, — были золото и брюлики, когда гостям показывали золотые унитазы, с ручками для слива воды, выполненными лучшими отечественными ювелирами. Когда потрясали инкрустированной мебелью, подогревом полов, и персидскими коврами вместо собачьих подстилок. И жратвой, где, чем мельче были языки перепелов, приготовленные на соусе из вытяжки натурального женьшеня, — тем было лучше.
Теперь времена переменились.
На стенах — Рубенс, Шагал, Пикассо… На столах, рядом с письменными приборами, — пасхальные яйца Фаберже, а на полках, — сочинения древних философов, в толстых кожаных, поблекших от времени, переплетах.
Но в этом кабинете, — Гвидонов это хорошо знал, — книги читают.
Вообще, в конторе удивлялись, как это человек, еще недавно не знавший ни одного языка, кроме фени, не успевший в свое время закончить даже среднюю школу, поскольку тогда впервые и загремел на зону, — как этот человек, с какой, вдруг, стати, полюбил чтение, и просиживает часами не за крутой эротикой или экшен, что было бы более-менее понятно, — а за Платоном, Спинозой, Ницше и Фрейдом…
Так что книг вокруг Гвидонова оказалось много.
Про Чурила Гвидонов тоже много знал, — и не только про его книжные страсти. Помнил много забавных фактов из его неординарной биографии, но еще больше знал слухов о нем, которые то и дело волнами прокатывались по кабинетам их Управления.
Вот встречаться — не приходилось. О чем нисколько не жалел… Если суммировать общее впечатление, которое сложилось о нем, в рядах профессионалов спецслужб, то его можно было выразить одной фразой: это человек, с одной стороны, непредсказуемый, а, с другой стороны, это — человек слова.
Такой вот парадокс был заключен в этом непростом человеке, сумевшим за десять лет, по сути из ничего, сколотить огромную темную империю, и стать одним из самых богатых и влиятельных людей в мире…
Из-за стола к Гвидонову поднялся «Сам», — в копеечной футболке и мятых тренировочных штанах, с пузырями на коленях.
— Проходи, — сухо сказал Чурил, — садись. У меня к тебе разговор.
Показал жестом на диванчик, рядом с которым стоял журнальный стол. Там же был второй такой же диванчик. Чтобы собеседникам было удобно, каждому на своем месте.
Гвидонов молча сел, куда ему сказали.
— Расскажи, как на Бромлейна работал, — сказал Чурил. — Только подробно, не торопясь, время у нас есть.
— Я на него не успел поработать. На второй день все прикрыли.
Чурил посмотрел внимательно на Гвидонова, — и Гвидонову стало не по себе. Какая-то досада промелькнула на лице хозяина дома. Словно Гвидонов, вместо положенного «здрасьте» тут же спросил: «где тут у вас нужник?»
— Последний раз, — негромко, и как-то равнодушно, сказал Чурил, — ты пробуешь перейти мне дорогу… Больше этого не нужно делать.
И Гвидонов испугался… Внутри что-то поджалось, захолодело, — словно бы его коснулось лезвие ножа, и он знал, — оно не остановится, — так же медленно и неотвратимо войдет в него, все, всей безжалостной своей сталью. Станет очень больно… Кроме боли, не будет больше ничего, и — никогда.