— Ты — первый, — повторила тем же не своим голосом Маша.
И тут произошла какая-то чушь, которую Иван вообще не ожидал. Хотя он ожидал чего угодно. И приготовился к худшему. Даже, определился, как будет хватать со стола столовый нож, и на кого кинется с ним сначала. Главное, было развернуть у второго бандита автомат, который тот совсем не держал, а который болтался у него на ремне просто так, — развернуть и дать очередь. По ним. Если получится.
А дальше, — уже, как повезет…
Но произошла какая-то чушь.
Тот, первый бандит, вдруг начал покрываться потом. Крупными, какими-то неестественно крупными каплями, — и сразу. Было видно, пот проступает и под рубашкой, и под серыми брюками, заправленными в сапоги, и на руках, так что затвор автомата, на котором лежали его пальцы, тут же сделался мокрым. И весь он стал мокрым, особенно лицо, и волосы, из-под которых потекла самая настоящая вода.
Его приятель, обнимавший его за плечо, даже посторонился немного, чтобы самому не стать мокрым. Так все произошло быстро.
Посторонился, а потом только посмотрел, что происходит с корешком.
А с корешком происходило неладное. С него текло и текло. Под ногами уже стала образовываться лужа. Правда, небольшая.
— Ты чего, Мить? — спросили у героя.
— Да ничего, — ответил тот как-то равнодушно, без прошлого эмоционального подъема. — Что-то не хорошо мне, дышать трудно.
— Заболел что ли?
Тот вдруг повернулся, посмотрел в друзей-товарищей отсутствующим взглядом, и двинулся от них по коридору. Но каким-то заплетающимся шагом. И прошел совсем немного, так что Иван даже не потерял его из виду. Прошел немного и свалился.
Из-под него тут же стала появляться вода. Воды этой становилось все больше и больше.
3.На улице было лето. Когда едешь в поезде, этого не чувствуешь, но когда выйдешь и вздохнешь, то о-го-го, — лето, время всякого роста, подъема цветений, созиданий, и всего такого прочего. В природе.
Иван осмелел. Осмелел настолько, что стал поглядывать по сторонам со свойственным ему оптимизмом.
Он спрыгнул с подножки на гравий, и подал Маше руку.
Она, после пережитых страхов, была сама не своя, — бледнее, чем обычно, от нее нельзя было добиться ни единого слова. Время от времени, она прикасалась пальцами к вискам, и терла их, — словно у нее болела голова… То есть, происходящее мало занимало ее.
Хотя их уводили в рабство…
Маша оперлась о руку Ивана и мягко опустилась на землю.
— Какая погода, — сказал ей Иван.
Но она потерла свой висок.
Следом спрыгнул один из разбойников. Где-то там два его приятеля волокли истекшего водой Митьку к выходу.
С этими разбойниками что-то случилось. Например, они сделались вежливыми. И не просто вежливыми, а какими-то предупредительно вежливыми. На Ивана не обращали особенно внимания, но перед Машей так и расстилались.
— Вы извините, — сказали они, когда Маша перешагивала через бездыханное тело их фронтового товарища, — мы его уберем.
А когда Иван с Машей спрыгнули на землю, и какой-то мужик, с пулеметной лентой через плечо, и в фуражке, поперек которой была пришита красная полоса, раздвинув руки, словно показывая какую рыбу он вчера поймал в речке, стал в присядку приближаться к девушке, и, приближаясь, приговаривать:
— Ой, какая цыпа, какие глазки!.. Ой, не могу, какая серьезная!..
Тот разбойник, что спрыгнул с поезда за ними, вдруг стащил с плеча автомат, и дал короткую очередь прямо под ноги танцору, так что под ногами того, как в кино, брызнули фонтанчики из гравия, — и как-то недобро ощерившись, так что стало видно, что у него сбоку не хватает трех или четырех зубов, прокричал коротко:
— Не тронь!.. Порешу!..
— Да ты что, Марат, белены объелся? — только и сказал, секунду назад весело танцевавший, партизан.
Так что не тронул, естественно, Машу, и остался в полном недоумении, относительно того, почему этого нельзя делать. Ему так никто ничего и не объяснил.
Неживого Митьку столкнули с подножки, как куль с вещами. Он перевернулся и грохнулся вниз.
Иван отметил, что стал этот мужик раза в два тоньше, чем какое-то время назад. Ему даже пришло в голову, что их на уроках не обманывали, и что человек на самом деле на девяносто процентов состоит из воды.
Этот из воды состоял процентов на шестьдесят. Это уж точно.
— Что это с ним? — испуганно спросил партизан во фраерской фуражке с красной полосой.
— Бог его знает, — равнодушно как-то, как не должны говорить про боевого товарища, ответили ему, — помер, в общем… Выбери из пассажиров мужиков покрепче, пусть его потащат.