— А если вдруг упадет астероид? Какой-нибудь Тунгусский? — не выдержал Иван.
— Вы — наш астероид, — хитро и учтиво одновременно, улыбнулся мудрец. — Вы пришли к нам, по своей воле, в поисках приключений, из какого-то не нашего, другого мира, потому что в ваших глазах мы читаем другие законы, и свободу, — которую никто из нас не может ограничить… Но вы, совершая невинное свое путешествие, сами того не желая, нарушили наш порядок, вы возмутили его… Для вас это ничего не значит… Но мы хотели бы, чтобы вы продолжили свое путешествие, и если вы желаете, чтобы вас продали на ярмарке, — вас обязательно продадут.
— Я не хочу, чтобы меня продавали, — сказал Иван.
— Что хочет уважаемая Светлана Игоревна? — продолжал хитрить мудрец.
— Мне кажется, — сказала Маша, разглядывая старика, — что вы угрожаете мне.
— Помилуйте… Ни в коем случае, — сказал учтивый старик. — Я хотел бы только поделиться опытом. Ведь немало всякого пришлось повидать, пока дожил до своих лет. А многие мои друзья не дожили… Чудо имеет за собой основой другую власть и другой порядок, где оно чудом не является, — но поскольку оно происходит на чуждой почве, потому то оно и кажется там чудом, что встречается с иным порядком и иной властью… И одно противоречит другому.
— Да, — согласилась Маша.
— И не может жить вместе… — продолжал старик. — Поэтому-то чудес и не бывает… Поскольку всегда получается конфликт одной власти с другой. А побеждает, как известно, сильнейший. Но тогда чудо сильнейшего становится обыденностью. Никто его за чудо уже не считает… К сожалению, такая война неизбежна. Вы принуждаете нас к защите.
— То есть, если мы не уйдем сегодня от вас, — вы объявляете нам войну? — спросил Маша.
— Нет… Мы вынуждены будем защищаться, — согласился мудрец. — Вас всего двое.
— Но почему тогда вы отпускаете нас? А не хотите воевать сразу?
— Возможно, это ошибка… Но мы бы хотели, чтобы вы ушли от нас с миром, — а нашу ошибку исправляли бы другие.
— То есть, вы считаете, наше приключение продлится недолго? — спросила Маша.
— Да, — кивнул мудрец. — Если вы не вернетесь туда, откуда его начали… Иначе я не дам за ваши жизни и ломаного гроша.
Так что Маше и Ивану достался микроавтобус и полная свобода выбирать маршрут дальнейшего движения.
Их сумки, с которыми они ехали в поезде, аккуратно стояли в проходе. Маша могла бы, наконец-то переодеться, раз власть нашла на власть, и смирять себя не было больше нужды, — но она все-равно осталась в своем деревенском платье и в своем деревенском платке, который скрывал ее волосы и уши.
— До Казани далеко? — спросил Иван водителя.
— Если по прямой, — то будет километров триста — триста пятьдесят.
— Часов за пять доберемся? — спросил Иван.
— Нет, — сказал водитель. — Я туда не поеду, там ханство. В момент без головы останешься… Я только до Усы, — а дальше, как знаете.
— Это, где ярмарка?
Водитель кивнул.
— А до Казани никак нельзя? — снова спросил Иван. — За бабки?
Водитель отрицательно покачал головой.
Видно, ханства они боялись побольше, чем их с Машкой.
Тут она, до этого все время о чем-то размышлявшая, что-то там в себе пытавшаяся почувствовать, сказала:
— Я хочу, чтобы меня продали.
Иван так и оторопел.
— А я не хочу… Тебе-то зачем нужно? Испытать это унижение, когда с тобой обращаются, как с животным?.. Будут смотреть тебе зубы, целые ли, щипать за бока, а потом определят в какой-нибудь гарем… Я на это не согласен. Да ни один нормальный человек на такое не согласится.
— Тебя не будут продавать, только меня, — упрямо сказала Маша.
— А потом ты замочишь своего нового хозяина. Этим все закончится… Если он тебя чем-нибудь обидит… Но на то и покупают рабынь, чтобы их обижать, — как ты не понимаешь.
— Пусть так, — сказала Маша, — я хочу это выдержать.
— Зачем? — опять не понял Иван. — Чтобы злее быть?..
— Не знаю, — сказала Маша, и опять принялась думать. Когда она начинала думать, как заметил уже Иван, это ничем хорошим не заканчивалось. — Может быть, я хочу все потерять, чтобы у меня ничего не осталось.
— Ты этого не сможешь сделать, я тебе обещаю, — сказал Иван. — У меня, когда ничего не осталось, — была квартира, и туда я мог вернуться, в любой момент, закрыться там, и не подходить к телефону, ходить по комнатам с пылесосом, и пылесосить… Он так гудел, ты не представляешь, так уютно гудел, словно мурлыкал кот… Даже, если бы она сгорела, она все равно бы осталась. Потому что, внутри себя, ты всегда состоишь из частей, — в которых заключено то, из чего ты состоишь… Но что заключено в этих частях, ты можешь не знать. Только когда что-то пропадает, ты понимаешь, что лишился своей части, — когда, например, взрываются папа с мамой, тогда понимаешь, что это была твоя часть, и ее больше не будет… Но все равно она есть, все равно ее нельзя лишиться. Потому что она была… Do you understand me?