В сентябре, а вернее всего, в октябре Перпетуя сообщила Зеянгу, что ждет от него ребенка. Это было в период сильных дождей. Анна-Мария вспоминала, как футболист, до крайности взволнованный этим сообщением, каждый день являлся в дом Жан-Дюпона в надежде получить какие-то новости о Перпетуе и ни за что не соглашался надевать плащ или укрываться под зонтом. Весь клан был в ужасе, когда он появлялся мокрый с головы до ног, вода лилась с него ручьями, мало того, уходя, он как будто нарочно выбирал момент, когда начинался проливной дождь, словно желая тем самым наказать себя. Вампир, как и большинство спортсменов, был суеверным, а тут и вовсе ударился в мистицизм. Он пытался каким-нибудь образом переправить Перпетуе пламенное послание, в котором писал: «Я знаю, бог не допустит, чтобы мой сын (а я уверен, что это будет сын) принадлежал другому отцу, как не допустит и того, чтобы мать моего ребенка не стала моей женой, она должна жить со мной и воспитывать его вместе со мной. Доверься мне, Перпетуя, и не теряй надежды. Провидение не оставит нас, разве ты не слышишь его голос, когда просыпаешься в ночи? Я убежден, что скоро мне удастся освободить тебя, что день этот не заставит себя ждать».
Дело в том, что, по обычаю, одно обстоятельство имело решающее значение: сын мог принадлежать Зеянгу только в том случае, если бы к моменту его появления на свет футболисту удалось выкупить мать.
Эссола, внимательно слушавший повествование Анны-Марии, засомневался: он спрашивал, каким образом Перпетуя, женщина, делившая себя между тремя мужчинами, могла с точностью определить, кому из них принадлежит ребенок, которого она носит под сердцем.
— Дорогой друг, — решительно заявила Анна-Мария, — даже самые ученые доктора ничего не смыслят в таких делах, но женщина разбирается в этом безошибочно. Послушай меня и запомни хорошенько: женщина никогда не станет делить себя между тремя мужчинами, разве что какая-нибудь дуреха. Истинная женщина отдается по-настоящему только одному мужчине, а другим лишь позволяет пользоваться собой.
Услышав столь категоричное заявление, Эссола сделал вид, будто принимает это объяснение, хотя оно нисколько не убедило его.
Деревенские женщины никогда прежде времени не рассказывают о своей беременности, с негодованием отвергая даже намек на это до тех пор, пока природа не возьмет свое и они уже не могут скрыть своего положения. Только многоопытность Анны-Марии позволила ей сразу же распознать две первые беременности Перпетуи. Сидя взаперти и отказавшись отныне встречаться с главным комиссаром, который даже не решался приблизиться к ней, не имея других связей с внешним миром, кроме мужа, чаще всего безразличного, а порой ненавидевшего ее, молодая женщина долго хранила молчание и согласилась открыть свою тайну лишь тогда, когда она стала очевидной.
В ноябре 1967 года, последнего года ее короткой жизни, Перпетуя дошла до такого состояния, что стала походить на щепку, брошенную в стоячую воду. Она часами дремала, сидя в плетеном кресле, или бесцельно кружила по комнате, с трудом переставляя ноги, и вдруг ловила себя на том, что стоит в печальной задумчивости. Она уже принялась было собираться в дорогу, так как, по заведенному обычаю, на время родов Эдуард отправлял ее к матери, как вдруг муж сообщил ей, что на этот раз она останется дома, а когда придет время, ее на такси доставят в родильный дом Ойоло. Он не хотел допустить ее встречи с футболистом, а так как немощный Замбо уже не мог следить за Перпетуей, то такая встреча, конечно же, состоится. Напрасно Перпетуя уговаривала мужа, ничто не могло поколебать его злобной непреклонности.
— Ты же знаешь, — говорила она, — ни одна мать не может соединиться с мужчиной до тех пор, пока ребенок не отнят от груди. А к тому времени я уже вернусь в Ойоло, как и в прошлые разы. Да и на бдительность моей матери ты вполне можешь положиться, при своей набожности она скорее даст отсечь себе правую руку, чем позволит мне согрешить.
— Лучше не говори мне о своей матери, бедная моя Перпетуя! — с горькой усмешкой воскликнул Эдуард. — Только не говори мне о ней. Ты забыла, как она толкнула тебя ко мне в постель? Разве это был не грех? Тогда как же это назвать, позволь тебя спросить? Надеюсь, она потом покаялась в этом своему исповеднику. Согрешить! Как будто это слово имеет какое-то значение для распутных женщин из вашей деревни, да и для любой другой женщины! И сама ты ничуть не лучше их. Не верю я в эти разговоры о воздержании во время кормления ребенка. А раз уж ты так хорошо разбираешься в этих делах, о чем, кстати, знает весь Зомботаун, объясни мне, каким образом европейские женщины рожают детей каждый год? Может, скажешь, что они и вовсе не кормят своих новорожденных, а морят их голодом?